Читать книгу "Смотри: прилетели ласточки - Яна Жемойтелите"

От добра? Вот, значит, как. Наденька оглядела комнату еще раз: антураж сохранился прежний, разве что компьютер появился в углу, но его можно было не принимать в расчет – когда путешествуешь в прошлое, всегда что-нибудь прихватываешь с собой по ошибке. Трепетно хранимые воспоминания, радости, горечи и обиды, выцветшие открытки, зачитанные до дыр книжки, раненные временем чашки, линялые простыни вдруг сложились в единую киноленту, в почти осязаемый фильм отгоревшей жизни, болью отозвавшийся в сердце. Она невольно поискала глазами свой зеленый халатик, прожженный на рукаве, как будто он так и должен был висеть на стуле. Интересно, а сохранилась ли в шкафу посылочная коробка от Натальи Эрлих?.. Господи, да что за глупости лезут в голову? Какая еще коробка? И при чем тут добро? Конечно, Вадим никогда не хотел причинять ей зла, он же добрый, зло как-то само собой оформлялось в ее системе координат, все лучшее выворачивалось наизнанку и превращалось в идиотский фарс, а попросту – факты жизни, даты свадьбы и развода, между которыми стоял жирный прочерк.

– Как быстро перегорела жизнь, – сказала Наденька. – Как спичка, просто как спичка.

Ей представилось, как она, сидя у дровяной плиты в своем зеленом халате, тщетно пытается развести огонь, жертвуя спичками, и как Петр Николаевич, проходя мимо, ворчит по обыкновению: «Все не слава богу, все не слава богу…» Но из какой материи ткутся воспоминания? Присутствуем ли мы в них наяву, как, например, во сне? Ведь когда спим, мы не прекращаем существовать, только перемещаемся в иную реальность. Теперь, нырнув с головой в прошлое, Наденька подумала, что их жизнь с Вадимом так и не разгорелась, вот что! А дрова давно отсырели, так что не стоит теперь пытаться…

– Напрасно ты так, – сказал Вадим. – Тебе еще долго жить, лет на двадцать меня переживешь, а мне уже пора подумать…

– О чем? О вечности? – Наденька встрепенулась. – Не стоит себе намеренно срок отмерять. Тебе еще дочку растить.

– Вот именно. А что будет с ней, когда меня не будет?

Он молча разлил по стаканам вино, потом подошел к Наденьке, сел рядом с ней на диван и внезапно погладил ее по щеке, провел ладонью по волосам, по лбу, как будто желая получше запомнить. Она в ответ приникла, притекла к нему, потому что он был ей другом. По большому счету, они оба одинаково не состоялись, и теперь наконец это стало абсолютно ясно. И оба совершенно не знали, что их ждет впереди – в конце этой осени, через год. И не было человека ближе и родней ни у Наденьки, ни у Вадима.

«Ты мой светлый и добрый, мой плохой человек», – сложилось у Наденьки в голове. Они долго сидели так, прижавшись друг к другу, с закрытыми глазами, и она ощущала щекой его колкую щетину, а еще – большую усталость и отсутствие желания. Их общность началась и кончилась в эту минуту.

* * *

Месяц май в ее представлении всегда был зеленым. Даже если весна запаздывала и первые клейкие листочки пробивались в жизнь, когда утро дышало холодом и мелкий злой снег напоследок сек лицо, все равно ощущался в воздухе ярко-зеленый веселый оттенок. Светлые вечера сгущались только к полуночи, поэтому спать не хотелось вовсе, а хотелось только пялить глаза в светлую ночь в надежде увидеть что-то особенное. Она сильно недосыпала без какой-либо причины, кроме яркого переживания весны внутри обычно сумеречного, беспросветного города.

Она назначила встречу в кафе на восемь вечера. Поздновато для чисто делового свидания, почти собеседования, однако днем молодой человек был занят, а сразу после работы ей не хотелось тащиться в кафе в помятом и усталом виде, лучше еще заскочить домой, переодеться, заново подвести глаза и аккуратно накрасить губы, чтобы она могла раз-го-ва-ри-вать. К тому же она наконец четко для себя уяснила, что Виктор ей определенно нравился, хотя он и был лет на пятнадцать младше, ну так это уж как карта ляжет. Причем явно не сегодня. Нет, сегодня она собиралась говорить исключительно о должностных обязанностях, которые хотела возложить на Виктора, и более ни о чем. Тема, по крайней мере, помогает выявить дурака, а дураков вообще не так-то просто раскусить, когда они обладают стандартным набором профессиональных знаний и умеют выражать свои мысли более-менее складно. С молодняком тем более надо держать ухо востро: берут обаянием, а вскоре оказывается, что за этим обаянием – дырка от бублика, ни большого интеллекта, ни элементарной грамотности. Вообще не знают, как пишутся слова. Хотя Вадим Сопун тоже не шибко грамотный, однако ему простительно – рос на медных грошах.

Прежде чем выключить компьютер, она проверила комментарии к литературному блогу и обнаружила отзыв от Сопуна, который писал, что ее последняя подборка стихов оставляет ощущение содранной кожи и кровоточащего сердца. Это в поэзии допустимо, однако наконец уже хочется мягкости: «Хватит плакаться, Наденька, хватит уже страдать и вывешивать это свое страдание на всеобщее обозрение, как белье на просушку. Изящное белье, я согласен, рождает фантазии, но – и только…» Отзыв прилетел в 15.40, она хотела было на него ответить, однако решила, что не стоит размещать на сайте скоропалительные ответы, тем более от лица редактора. Обычно она вообще не отвечала на посты.

В кафе Надежда Эдуардовна вошла туго запеленутая в зеленое платье и, посмотрев в зеркало, показалась себе непристойно жирной. Волосы ее выглядели тускло на фоне яркой зелени, и она подумала, что надо бы к лету придать им более яркий оттенок. Впрочем, в последнее время она вообще была собой недовольна, особенно когда попадала в места, обжитые молодежью, как это кафе с претензией на богемную атмосферу. Мальчики и девочки потягивали кофе с выражением усталого всезнайства, которое казалось ей теперь чрезвычайно забавным. Ну что они могли знать, в самом деле? Ее юность прошла в стране, в которой чашка кофе случалась далеко не каждый день, а в кафе бывало еще не так-то просто попасть… Ей почему-то настойчиво полезло в голову воспоминание, как она сперва прокаливает в духовке зерна зеленого кофе, а потом мелет ручной мельницей, и терпкий аромат плывет по дому, навевая мечты об Африке, в которой на плантациях трудятся негры – густо-черные, как жареные кофейные зерна. До чего осязаемо-яркими вдруг стали моменты прошлого, и она искренне удивилась, почему до сих пор живет и продолжает еще на что-то надеяться, хотя реальность теперь вызывала ощущение глубокого сна. Однако она уже умела преодолевать отвращение к жизни, поэтому придала лицу более-менее радостное выражение.

– Надежда Эдуардовна?

В кафе царил полумрак, а Виктор примостился в углу, и она не сразу его заметила. Он был бодр и весел, и слегка даже отличался от другой публики, одетой в основном в стиле кантри, если можно было вообще говорить о каком-то стиле. Виктор был в сером твидовом пиджаке, который загадочным образом ассоциировался с интеллектуальной деятельностью или даже намекал на начатый роман, который писался в такого рода богемных кафе. Хотя никаких романов в кафе не пишут, потому что романы требуют одиночества и отрешенности…

– Я опоздала? Прошу прощения, – она слегка вздохнула, как бы намекая на чрезвычайную занятость. В последнее время она старалась усиленно улыбаться, потому что серьезное выражение оттягивало уголки рта вниз и сильно ее старило.