Читать книгу "Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката - Шота Горгадзе"

И честно говоря, делать ли — тоже не очевидно. Я встаю со стола, чтобы налить себе коньяка. Наливаю. Выпиваю. Беззвучно моргает интерком. Я игнорирую. Тоже впервые, оказывается, это такой кайф — пить коньяк среди бела дня в собственном офисе и смотреть на то, как ты кому-то нужен, и ничего не делать.

Хороший коньяк, gran cru. «Гран крю», елки-палки. Смешно звучит. Один мой клиент пил исключительно французский коллекционный коньяк «Людовик 13» ценой в 130 000 рублей за бутылку и запивал его pepsi. Представляете лица виноделов из этого самого гран крю, узнай они, а не дай бог и увидев эдакое зрелище?

Я ложусь на стол, подкладываю под голову УК РФ. Интересно, можно ли сказать, что я попрал законность?

Звонит мобильный. Давно уже. Прям надрывается. Я не отвечаю. Я лежу на столе и пью коньяк.

Телефон не смолкает. Я достаю его ногой и стараюсь подтолкнуть поближе к руке: ни за что не встану со стола. Мне удается это, 27 непринятых вызовов за последний час: три от жены, остальные с одного и того же незнакомого номера. Ого. Много. Даже смешно. Хороший коньяк.

Хочу отложить телефон, но в этот момент на экране высвечивается тот самый незнакомый настойчивый номер. Почти автоматически я беру трубку.

— Алло…

— Шота Олегович! — чуть не кричит трубка.

— Да, слушаю вас…

— Это Лена.

— Лена?

— Ну, собрание, помните…

— Собрание?

— Я еще печенье…

— Лена! Да, точно! У меня еще вся машина потом печеньем пахла! — радостно сообщаю я.

— Шота Олегович, нам нужно поговорить. Это срочно. Очень срочно.

— Правда? Давайте завтра, Лена…

— Нет.

Я даже растерялся. На мгновение.

— Я никуда не поеду, Лена. Если вам есть что сказать, приезжайте ко мне…

— Это касается Левина.

— Даже так…

— Даже. Адрес вы знаете. Приезжайте один. Я вам все расскажу…

Я вздрагиваю: Плетнев говорил то же самое. Тем же тоном.

— …при встрече. Будьте через час… пожалуйста.

Гудки отбоя. Я кладу трубку. Это Ленино «пожалуйста» так же вяжется с общим Лениным тоном, как плюшевый мишка с оружейным магазином. Но, похоже, она уверена, что приеду.

И нарастающая внутри злость на самого себя вернее всего указывает на то, что она права.

* * *

Я сижу в такси, а Москва уплывает мимо, куда-то назад.

Во мне плавно плещется коньяк. И мысль. Одна. Возможно, даже одно от другого зависит. В смысле, я бы и внимания на эту мысль не обратил и никогда бы себя на ней не поймал, если бы не коньяк.

Мысль эта странная, и в общем и целом мне совершенно не свойственная. Во всяком случае, я так до сегодняшнего дня думал.

Все мы ожидаем от себя определенных реакций в определенных ситуациях и очень бываем удивлены, если ожидаемое с действительным не совпадает. Очень это нас огорчает, потому что лишний раз показывает, что среди всего того немногого, что мы в этом мире знаем, нас нет. Ну нет. Не знаем мы себя. Вот жил ты, жил и считал себя человеком вполне честным, даже тайком гордился собой и другим втихаря в пример ставил, а тут возьми оно и сложись так, что украл. Вот украл, и все. Сам от себя не ожидал, ах ты ж черт дернул, бес попутал, кикимора нашептала, взял и украл.

И совесть не мучает. Должна бы, как предполагалось, мучить, ан нет, не мучает. Ну не мучает, и все, хоть тресни! Даже приятно на душе как-то… Вроде как умнее всех оказался.

Как многие из нас путают страх перед наказанием с добродетелью? Невозможность украсть — еще не честность. Мы убеждаем себя в собственной добродетели, но страх перед наказанием — еще не добродетель. И когда судьба пырнет наотмашь и истинная натура полезет из душевных прорех лежалыми, прелыми комьями, мы с ужасом и отвращением поймем, что вот это вот — тоже есть настоящие мы, и никакими моцартами этого уже не забросаешь. Вот она — природа человеческая, вся разом, да в négligé, а то и вовсе нагишом, развалилась на диванах, хохочет: что-то ты теперь делать станешь, человек, как-то заживешь, зная о себе такое?

Никому не пожелаю заблуждаться относительно себя после 40: боком выйдет, да с последствиями. «Нет мук горше, чем муки внезапно приобретенной совести», если верить Салтыкову-Щедрину.

Собственно, моя пойманная за хвост одинокая мысль не несет в себе ничего ни крамольного, ни глобального, однако весьма и весьма неожиданна.

Подобьем бабки — вот он я, взрослый, самостоятельный, успешный мужчина в самом расцвете сил, сижу в такси по пути к какой-то Лене, которая — по телефону — обещала мне рассказать детали возможного заговора с целью неудавшегося покушения на меня со стороны моего клиента-миллиардера, которого самого недавно пытались убить и чье дело я блестяще проиграл, несмотря ни на что.

За последний месяц мне довелось пережить столько, сколько многим не выпадает на всю жизнь, и вот он я — жив и здоров и даже несколько пьян. Так может, не стоит переживать о том, на что все равно не имеешь никакого влияния?

Я мог бы тогда выслушать Плетнева, и, возможно, сейчас он был бы жив. Возможно, именно поэтому я и еду к Лене, чтобы загладить свою вину перед тем, что не смог уберечь от смерти труса, подлеца и вымогателя, избивавшего женщину, на чьи деньги он жил, человека, готового на все ради того, чтобы сладко жрать и пить, и готового на еще большее, чтобы отомстить тому, кто «отнял» у него такую возможность, человека, который скорее всего убил бы меня, несмотря на все его заявления о том, что он пришел просто «напугать». Неужели я искупаю вину, я, сроду никогда не позволявший себе сентиментальности, считавший ее уделом неженок или лицемеров?

Или не в вине дело? Может быть, мне все это просто нравится? Опасность. Тайна. Вся эта кисло-сладкая кутерьма, это ощущение, когда жизнь бьется где-то у горла, и каждый удар ты чувствуешь и благодарен за него, потому что ведь всего этого, ни друзей, ни врагов, ни музыки, ни песен, ни весен, ни зим, ни — да что уж там! — тупой как пробка питонихи Баффи, ни Плетнева с Левиным, ни Лены с ее приторным печеньем, ни анти и просто капиталистов, ни коньяка, ни жены, с ногами забирающейся в кресло, вообще ничего, ни больше ни меньше, вообще никак, ничего и никогда могло бы попросту не быть! Так не стоит ли оно все того, чтобы где-то между прошлым и будущим ударами, когда сердце замрет на высоте между вдохом и выдохом, от всего него поблагодарить жизнь за то, что она есть?

Я открываю окно. Похолодало, и будет еще холоднее, к полуночи прихватит точно.

Над Москвой в бархатной пустоте раскинулся Млечный Путь. Галактика, по сравнению с которой не то что этот замерший в вечных пробках город, но вся планета, вся Солнечная система не песчинка даже, не волосок, но бесконечно малое ничто. И галактик таких миллиарды миллиардов, и свет, который я вижу, возможно, свет уже давно погасших звезд, и вот в этом-то огромном ничто и нигде есть человек, который едва на десятую часть спектра способен видеть эту бессмертную, по его меркам, красоту и вопреки всякой логике удостоился везения быть. И человек этот…