Читать книгу "Язык огня - Гауте Хейволл"

«Федреландсвеннен», субботний выпуск, 3 июня. Первая полоса:

Сегодня в 8 часов утра ленсман Кнют Куланн и офицеры его отделения собрались на экстренную встречу в кабинете ленсмана в Согне, чтобы обсудить поджоги, совершенные в Финсланне в течение минувшей ночи, а также за последние недели. По всей видимости, в деревне орудует пироман, который в настоящее время существенно ограничил свою активность и направляет ее на сараи и пустующие дома. Прошедшей ночью одновременно горели хутор, сарай и сеновал в двух местах в Финсланне — Лаувсланне и Динестёле.

Вот уже и газеты Осло начинают писать об этом. Заметка в «Афтенпостен». Статья в «Верденс Ганг». Обе сухо излагают факты, фотографий нет. Радио передает сравнительно большой репортаж. Телевидение пока держится в стороне. Оно подключается лишь вечером в понедельник.

2

Мне и раньше доводилось слышать историю о пациентке, которую пришлось доставлять в психиатрическую лечебницу в Гаусте, но я не предполагал, что в поездке участвовал и мой папа. Не знал я и того, что забирали ее из дома в Динестёле, где она жила вместе с Ольгой, и что пепел она собрала в печке в этом самом доме.

Брать к себе в дом пациента было делом довольно обычным. Большинство из них попадали сюда из сумасшедшего дома Эг в Кристиансанне. Их расселяли по хуторам в надежде, что это благоприятно скажется на их состоянии. В основе такой практики лежала старая добрая идея благотворного воздействия труда. Пациент оставлял позади серую жизнь в стенах больницы, делающую его пассивным. На свежий воздух. Используй свое тело и принимайся за дело. На улицу в солнце, на улицу в дождь, на улицу в мороз и ветер. И быть может, медленно, но верно здоровье улучшится. Да так, что и вовсе вернется, и пациент снова заживет нормальной жизнью. А хозяева, приютившие больных, получали за это небольшие деньги. Мысль была хороша, но в реальности не всегда выходило так, как задумывалось. Историй о пациентах множество, но обстоятельства вокруг них не выяснены. Я знаю, что у Ольги на протяжении нескольких лет было несколько пациентов, но мне практически ничего о них не известно. Как их звали, кем они были, чем занимались, живя у нее. Как долго жили. И куда ушли. Умерли они или живы. Я ничего не знаю, и никто из тех, кого я расспрашивал, не мог мне ничего рассказать.

Разве что одну только короткую историю о пепле.

Вот эта история.

Дела у пациентки, живущей у Ольги, зашли так далеко, что Ольга была не в состоянии и дальше держать ее у себя. Та уже вела громкие дискуссии с Господом Богом, и похоже, это началось давно, но, когда она предприняла несколько попыток низвергнуть Спасителя с небесного трона при помощи кола, терпению Ольги пришел конец. Больше жить в этом доме пациентка не могла, но и в Эге места для нее уже не было. То есть ее нужно было отправлять в Гаусту, в Осло. Предстояло проделать путь длиной в четыреста километров, а у Ольги не было автомобиля. И тогда она спросила дедушку, владельца «нэш амбассадор» 1937 года с небольшой вмятиной на переднем крыле, не мог бы он отвезти пациентку вместе с Ольгой в столицу. Дедушка сказал да, и в длинное путешествие вместе с ним собралась бабушка, а также и мой папа, потому что смотреть за ним дома было некому. Ранним утром июньского дня 1947 года черный автомобиль заурчал мотором на участке возле дома в Клевеланне, и маленькое семейство отправилось в путь. Проехав несколько километров, они свернули с дороги возле дома в Динестёле. Дедушка вышел из машины и постучал в дверь. Ольга открыла не сразу. Оказалось, что она вместе с пациенткой уже вымыла весь дом от подвала до чердака, так что теперь оставалось только очистить печи от пепла, чем они и занимались. Нужно подождать еще несколько минут, и все будут готовы ехать. Прежде чем сесть в машину, пациентка выбрала пепел из печи в гостиной и наполнила им консервную банку, банку она положила в свою сумку. Теперь она готова. Все, что ей хотелось взять с собой — консервную банку с пеплом, — она уже засунула в сумку. И на протяжении всех 400 км она сидела с сумкой на коленях, зажатая остальными пассажирами.

Вскоре после бабушкиной кончины зимой 2004 года обнаружилась фотография. Я ее никогда раньше не видел. На ней был папа. Ему, пожалуй, года четыре, одет он в штанишки до колен и рубашку с короткими рукавами, значит, лето. Он сидит на одном из бронзовых львов перед Домом работников искусства в Осло и смеется. Я об этих львах ничего не знал, когда держал в руках фотографию, не знал, что они так и лежат себе на том же самом месте, вцепившись в флагштоки по обе стороны входа. У папы такие же курчавые волосы, как и на детской фотографии, сделанной у фотографа Харьме в Кристиансанне, той самой, которая раскрашена вручную и испорчена, так что папа на ней похож на бронзового ангелочка. Когда я был маленьким, я начисто отказывался верить в то, что это мой папа. Я настаивал: это ангел.

По всей вероятности, снимок был сделан во время прогулки по Осло уже после того, как пациентка и пепел были переданы в психлечебницу Гауста. Долгое путешествие осталось позади, они были в столице Норвегии и, скорее всего, хотели посмотреть королевский дворец. Ничего грандиознее, чем посмотреть на дворец, и быть не могло для папы, для бабушки с дедушкой, да и для Ольги Динестёль, которая за всю свою жизнь никуда не выезжала. Всего-то два года прошло после войны, и им хотелось посмотреть на дворец и гвардейцев в черном, стоявших на солнцепеке, безмолвных как могила. А потом они бродили по дворцовому парку, прошли мимо знаменитого дома, где проживал великий писатель Эверланн, и вот тогда-то заметили львов. А что может быть лучше, чем сфотографироваться верхом на рычащем льве?

Все связано воедино. История о длинном путешествии, фотография папы и история о пепле из печной трубы в Динестёле. Истории переплетаются друг с другом и все вместе оказываются связанными с историей о пожарах. Потому что пепел этот был из той самой печной трубы, которая в ночь на 3 июля 1978 года осталась стоять, черная и одинокая, словно дерево с обрубленными ветвями.

Единое складывается по кусочкам, даже если это пепел.

3

Я позвонил Касперу Кристиансену, но ответила его жена. Она, как и Каспер, хорошо знала, кто я такой, они ведь оба помнили меня с рождения. Каспер, возможно, помнил меня по той охоте на лося, когда папа взял меня с собой, а сам Каспер стоял, держа в руке кровоточащее сердце.

Я долго объяснял, для чего звоню. Что я работаю над книгой об их доме, который они потеряли в ночь на 3 июня тридцать лет назад, и что мне очень хотелось бы послушать их рассказы о том времени. Я ведь не имел представления, как они сейчас это воспримут. Захотят ли говорить об этом или боль по-прежнему была слишком ощутима.

Однако ответ оказался положительным.

Они приняли меня уже на следующий вечер.

Мы долго разговаривали. И не только о пожарах, всплывали и другие истории, переплетались между собой, так что тема беседы все расширялась и расширялась, и закончить разговор было невозможно. Казалось, я прикоснулся к чему-то давно потерянному. К чему-то родному, и в то же время мало мне известному. Мы говорили о бабушке и дедушке, которых они оба знали, и о прадедушке Сигвалле, дубившем кожи на чердаке своего дома в Хейволлене, и о прапрадедушке Енсе, известном своей добротой.