Читать книгу "Маршалы Сталина - Юрий Рубцов"

Председательствующий: Подсудимый Кулик, а об этих ваших антисоветских высказываниях вместе с Рыбальченко вы сообщили в Центральный Комитет партии?

Кулик: Нет, я не сообщил, и в этом я виноват. Кроме того, я считал, что у нас внутрипартийная демократия зажата и что карательная политика слишком жестка».

В своем последнем слове Кулик признал, что был «озлоблен против Советского правительства и партии»: «Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что врагом Советской власти я не был и Родину не предавал. Все время честно работал. Я каюсь и прошу суд поверить, что я в душе не враг, я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него».

Ни один из подсудимых свою вину в совершении этих преступлений не признал, заявив одновременно, что все показания об их групповой антисоветской деятельности, изменнических и террористических высказываниях в буквальном смысле выбиты у них следователями. Что касается персонально Кулика, то судьи услышали от него твердое: «Мои показания, данные на предварительном следствии… являются ложными и полученными от меня незаконными методами следствия, от которых я полностью отказываюсь…»

Тем не менее все трое подсудимых были признаны виновными. Военная коллегия приговорила их к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение…

Но история на этом не закончилась. В марте 1956 г. под влиянием разоблачений сталинщины ЦК КПСС поручил Генеральному прокурору СССР Руденко среди прочих дел проверить и дело по обвинению генералов Гордова, Кулика и Рыбальченко. Тогда-то и были вскрыты грубая фальсификация следственных материалов, «действенные» методы заплечных дел мастеров и необоснованное осуждение военачальников.

По представлению прокуратуры Военная коллегия И апреля 1956 г. прекратила дело в отношении Кулика и его товарищей по судьбе и реабилитировала их за отсутствием состава преступления.

28 сентября следующего, 1957 г. указом Президиума Верховного Совета СССР Кулик был посмертно восстановлен в званиях Маршала Советского Союза и Героя Советского Союза и в правах на государственные награды.

Вопреки надеждам, что получившему ордена что-что, а уж тюрьма точно не грозит, ему довелось испытать и то, и другое. Взлет к вершинам власти, почестям, званиям и орденам стал для Григория Ивановича лишь прологом к заключению в мрачном каземате и пистолетному выстрелу, глухо прозвучавшему августовской ночью 1950 г.

ЖУКОВ

…Я поднялся… и строевым, шагом вышел из зала…

Георгий Жуков

Июньская Москва еще была погружена в ночную тьму, когда на «ближней» даче Сталина в Кунцево раздался телефонный звонок. Звучал он долго, непрерывно, вырывая из объятий крепкого сна начальника управления охраны Н. С. Власика.

— Кто говорит?

— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас?! Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.

«Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин, — читаем в воспоминаниях маршала Жукова. — Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли?

Опять молчание.

— Будут ли указания? — настаиваю я.

Наконец, как будто очнувшись, И. В. Сталин спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро».

Так маршалу Жукову запомнились первые минуты начавшейся войны с Германией. Войны, значительный груз ответственности за исход которой он принял на себя. Войны, которая принесла ему славу выдающегося, признанного во всем мире полководца и — одновременно — стала прелюдией несправедливых поступков со стороны властей предержащих.

Что война будет страшно тяжелой, что ему будут вязать руки некомпетентные в военном деле, но могущественные в политике люди, он убедился не только при разговоре со Сталиным по телефону, но и через час, когда уже в своем кремлевском кабинете вождь никак не хотел верить в начало войны. Все твердил, что это провокация немецких генералов, сокрытая от Гитлера, давая понять, что все еще можно повернуть вспять. И даже после подтверждения германским посольством факта начал боевых действий Сталин приказал дать войскам директиву не пересекать госграницу: он все еще надеялся как-то избежать войны.

Благородное стремление оттянуть войну на возможно более далекий срок стала idia fix советского диктатора, когда разумная осторожность — как бы не подать повода к началу германской агрессии — перешла всякие разумные границы. Жуков знал это много лучше других. Но как убедить в этом Сталина? Слишком свежи были у всех воспоминания о «военно-фашистском заговоре», когда даже видимость вмешательства высшего командного состава в политику использовали как повод для расправы с Тухачевским и его товарищами. И так уже Берия, присутствовавший при докладах начальника Генштаба, недобро поблескивал стеклышками пенсне…

Тем не менее, Жуков старался держаться твердой линии, заключавшейся в убеждении, что немцам доверять нельзя. 15 мая 1941 г. вместе с наркомом обороны он представил Сталину «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза». «Считаю необходимым, — говорилось там, — ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск».

«Соображениями…» предусматривалось силами ста пятидесяти двух дивизий разгромить сто дивизий противника на решающем направлении Краков — Катовице, а затем из района Катовице продолжить наступление, разбить германские войска в центре и на северном крыле их фронта, овладев территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.

Сегодня историки по-разному оценивают это предложение о нанесении превентивного удара по изготовившейся к нападению фашистской орде. Готова ли была к этому Красная Армия? Принесло бы это успех или нет? Размышления могут лежать лишь в плоскости сослагательного наклонения, поскольку предложение было отвергнуто. Когда военный историк В. А. Анфилов уже в 1965 г. спросил Георгия Константиновича о реакции вождя на записку от 15 мая, маршал сообщил, что тот был страшно разгневан. Поскребышев передал ему слова Сталина: «Вы что, хотите столкнуть нас с Германией?» и рекомендацию впредь такие записки «для прокурора» больше не писать.

Потом был неоднократно повторявшийся и сопровождавшийся угрозами запрет на приведение войск в боевую готовность, на их развертывание и постановку задачи быть готовыми отразить готовящийся удар противника. И — уже как апофеоз полного игнорирования Сталиным сложившейся военно-политической обстановки и преступной дезориентации армии и народа — заявление ТАСС от 14 июня 1941 г. о том, что слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы.