Читать книгу "Комдив. От Синявинских высот до Эльбы - Борис Владимиров"

Я полностью отдавал себе отчет в том, что нельзя выводить части на рубеж атаки в условиях светлого времени на абсолютно открытой местности. Это привело бы к колоссальным потерям. Надобности в такой горячке не было. Другое дело — развивать успех после удачного наступления, когда противник еще не успел организовать сопротивление на новом рубеже или когда контратака противника грозит нашим частям потерей занятого рубежа или окружением. В данном случае за двое или больше суток паузы обе стороны перешли к обороне и не вели активных действий. Я твердо решил начать атаку только тогда, когда в дивизии все будет подготовлено для этого, и только с наступлением темноты, скрытно, а не днем, с ходу.

Я осознавал, что беру на себя огромную ответственность, что мне не простят самовольства, но, несмотря на угрозы со стороны начальства, жертвовать бойцами я не мог.

Сделать предстояло немало: скрытно, без потерь вывести полк на рубеж, установить на прямую наводку полковые и батальонные пушки, хорошо их окопать и замаскировать, уточнить цели для орудий прямой наводки, организовать войсковую и артиллерийскую разведку противника, принять решение на бой и поставить задачи командирам полков, определить огневые задачи дивизионной артиллерии, организовать взаимодействие между полками, установить сигналы управления и т. д. и т. п. Нет необходимости перечислять весь объем работы командиров дивизии, полков, батальонов и рот. Необходимо иметь время на организацию боя своей части и подразделений. Без тщательной подготовки боя хорошего результата ждать не приходится.

Еще несколько раз вызывали меня к наспех установленному в открытой землянке телефону и справлялись о принятом мною решении, все торопили и торопили. Я словно находился между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, противник каждую минуту готов был обрушиться массированным огневым налетом на выдвигаемые наши части (аэростат наблюдения все время висел в воздухе), а с другой — мое начальство, не видя и не зная реальности, торопило меня с наступлением. Передо мной стояла дилемма: либо бросить части в бой и бездарно потерять их, либо твердо стоять на своем со всеми вытекающими лично для меня последствиями. Я выбрал последнее. Это было трудное решение. Тот, кто попадал в подобное положение, поймет меня. На фронте такие передряги переживаются нисколько не легче, чем участие в кровопролитных боях.

Как мне тогда хотелось, чтобы этой армией командовал не Стариков, сидящий в своей норе, как сурок, а Рогинский, командующий 54-й армией, который в таких спорных случаях лично выезжал в дивизию, знакомился на месте с обстановкой и принимал решение.

Пока шли телефонные переговоры с бранью по моему адресу, спустились сумерки, и вопрос о немедленной атаке противника отпал сам собой. Аэростат уже не висел в воздухе.

С наступлением темноты 1067-й стрелковый полк подполковника Игуменова, со всеми мерами маскировки, поротно начал выходить на указанное ему исходное положение для атаки. Правее этого полка выдвигался 1069-й стрелковый полк майора Репина, который должен был занять рубеж правее полка Игуменова. Противник освещал местность ракетами и периодически вел сильные огневые налеты. Потери, однако, были сравнительно небольшими, так как подразделения этих полков двигались в расчлененных порядках. 1071-й стрелковый полк под командованием полковника Новикова оставался пока на месте в укрытиях, составляя второй эшелон дивизии.

В 22.00 я был вызван на командный пункт армии к генералу Старикову. Несмотря на темноту и артиллерийские налеты, мы с адъютантом, капитаном Семирадским, добрались до КП армии в назначенный час без опозданий. Стариков собрал всех командиров дивизий армии в просторной землянке (а не днем, на наблюдательном пункте, на местности; таковым был, видимо, стиль работы в этой армии) и поставил перед нами на карте боевые задачи. Начало атаки было назначено на 9.00 15 августа. Против указанного часа атаки никто из командиров не возражал.

Потеряв в предыдущих боях людей и израсходовав отпущенный лимит снарядов, дивизии 8-й армии, по всей видимости, были не в состоянии активно действовать, что нашло свое подтверждение на следующий день. Поэтому все молча выслушали устный приказ командующего. Со мной же дело обстояло иначе.

311-я дивизия, почти полностью укомплектованная, имела артиллерийские боеприпасы, и ей без всяких скидок нужно было выполнять задачу. К 9 утра серьезно подготовиться к атаке дивизия не успела бы. Просить отсрочить время атаки хотя бы на три часа, в то время как остальные командиры дивизий молчали, означало снова нарываться на неприятности. Но я молчать не стал — дело дороже. Я доложил командующему, что к тому часу дивизия по-настоящему готова не будет. Я начал было обосновывать свое заявление, но мне не дали договорить. Командующий армией и член Военного совета, которого я впервые видел, как будто только и ждали момента, чтобы наброситься на меня с угрозами. Кричали они, как бешеные. Возражать им было бесполезно.

Возвращался я в дивизию с тяжелым чувством. Было до боли обидно из-за того, что самые благие помыслы, идущие на пользу дела, даже не выслушиваются, а встречаются в штыки. Ведь шел уже 3-й квартал 1943 года. Командиры обрели довольно приличный опыт войны. Позади были Сталинградская и Курская битвы, показавшие всему миру, что Красная Армия умеет бить врага по всем правилам военного искусства, да так, как еще никто не умел. Мы же на Волховском фронте воюем по старинке. Готовясь к бою, не продумываем его до конца, да и времени на это практически не остается — его пожирают штабы фронта и армии.

Не спорю, своими боевыми действиями мы сковывали большие силы противника, как было под Ленинградом, но, если бы мы действовали более организованно, мы сумели бы при значительно меньших потерях добиться больших успехов. Хотелось бить ненавистного врага, но так, чтобы видеть собственными глазами результаты боя. Из-за плохой организации и подготовки боев на Волховском фронте мы часто одерживали пирровы победы. Позже, на 1-м Прибалтийском, а затем на 1-м Белорусском фронтах, нам казалось, что ночь сменилась днем, хотя бои были не менее тяжелыми.

На моем НП с начальником штаба полковником Ковановым, начальником оперативного отделения подполковником Карцевым, моим заместителем по политчасти полковником Хирным и начальником разведки майором Шуляковским обсудили мы задачу, стоящую перед дивизией, прикинули, сколько времени потребуется на организацию прорыва обороны противника, и, как ни судили, получалось, что раньше 12.00 дивизия к бою готова не будет. Было решено всю организацию предстоящего боя провести как положено, с максимальной быстротой, но при этом ничего не комкая и не срывая ради успеха во что бы то ни стало.

Я отдавал себе отчет в том, что принятие решения начать атаку на три часа позже указанного срока будет мне дорого стоить, но жертвовать людьми и успехом наступления ради прихоти начальства я не имел морального права.

С рассветом в дивизии начали вести подготовку к предстоящему бою по строго намеченному нами плану. Около 8 утра неожиданно на НП дивизии появился прибывший из штаба фронта генерал Тарасов. Я знал его еще по Любанской операции, где мы оба командовали стрелковыми бригадами, он — 137-й, а я — 140-й. Воевали рядом. Тарасов приехал к нам по заданию штаба Волховского фронта и, как видно, для того, чтобы на месте расследовать причины невыполнения отданного мне по телефону приказа командующего Мерецкова о вводе в бой полка дивизии 14 августа. Я тут же, на своем наблюдательном пункте, рассказал Тарасову и показал на голой местности, как обстояло дело. Показал ему высоту 40.4 в двух км от нас, на которой занимали оборону гитлеровцы, и почти рядом с нами, чуть впереди, траншею частей 256-й стрелковой дивизии. Я объяснил ему, почему не мог вводить в бой полк днем: аэростат противника с рассвета висел в воздухе, зорко наблюдая за нами. Кроме того, я объяснил ему, на каком этапе подготовки частей дивизии к наступлению мы в данный момент находимся, показал, где сейчас расположены полки дивизии и к какому времени они будут готовы к наступлению.