Читать книгу "Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви - Людмила Богданова"

Некоторые находки Кулиджанов позволял вносить и в картину: когда Лужин говорил, что слова мамаши Раскольникова пронзили его, точно ядовитая стрела, Басов нервно играл тростью, указывая на свое сердце. И этот театральный, выразительный жест был очень органичен для напыщенного Лужина. В другой раз режиссер, пытаясь помочь Басову чувствовать себя свободнее в общей, довольно сдержанной манере игры, сам предложил играющую деталь – на печи, прямо перед носом Лужина он велел повесить старый башмак, обнаружив который сей солидный господин оказывался прямо-таки шокированным подобным неприличием. Рассказывают, что Басов выдал целый каскад дублей, сыграв их практически без слов и один смешней другого. После этой сцены актеры долго не могли продолжать работать – у них от смеха отклеивались усы, они стонали с закрытыми ртами, и гримеры вынуждены были их снова загримировывать.

А во время съемок сцены поминок Басов предложил более выпукло показать, по какой причине его герою затруднительно обыскивать Соню, – Лужин там говорит «по причине пола», и Басов очень живописно этот самый «пол» руками очерчивал во всевозможных конфигурациях и габаритах. Смеялись все, в том числе и Кулиджанов, но утвердил он более сдержанный вариант, позволив Басову сделать лишь весьма многозначительную паузу между словами «по причине» и «пола».

Во время съемок Басов проявлял потрясающий такт по отношению к коллегам, и прежде всего к режиссеру, и, предлагая что-то свое, всегда заботился о целостности фильма – об общей мизансцене, о композиции кадра и даже о последующем при монтаже соединении планов. Иногда он, правда, пытался внести изменения в разработанную режиссером мизансцену, но при этом не вступал в спор, противореча Кулиджанову, а предлагал свое видение, как один из вариантов. Рассказывали, что в сцене объяснения Лужина и Раскольникова, в ответ на оскорбительную реплику последнего, Басов не торопился вскочить с места, как этого хотел режиссер. И, внешне с ним соглашаясь, он все же и в дублях умудрился потянуть время – показывал, как Лужин «наливается» возмущением.

А знаменитый эпизод поминок Кулиджанов отдал, как говорится, ему на откуп – предложил самим (Басову и Тараторкину, игравшему Раскольникова) сделать сокращения. Со своей частью задачи Басов справился мастерски – он беспощадно «резал» текст, объясняя такую суровость своей позиции излишней «густотой» писательского слога и предлагая заменить многие реплики выразительными актерскими красками, прибегнуть к помощи мимики, жестов, интонаций. «Отредактированный» Басовым вариант сценария был столь жестоко «обтесан», что некоторые фразы Кулиджанов даже вынужден был возвращать в диалог уже своим режиссерским императивом.

Всех участников работы над фильмом восхищала басовская профессиональность. Он помнил все изменения, вносимые в текст роли буквально по ходу съемок, он никогда не ошибался и не забывал своих реплик, которые выучивал мгновенно, тут же, на глазах партнеров по съемкам. Коллеги видели, как в перерывах между репетициями он быстро шепотом проговаривал новый текст и запоминал его уже накрепко. Если в диалоге снова возникали изменения, Басов запоминал следующий вариант с такой же видимой легкостью. А ошибался он, как говорили, только в том случае, если, экспромтом сочинив в процессе репетиции шуточный вариант текста, автоматически запоминал его, как главный.

Работая над ролью Лужина, Басов продемонстрировал всей группе не только фантастическую работоспособность, но и потрясающую изобретательность. Он все время искал варианты, и при просмотре дублей коллеги видели, как нарастает от съемки к съемке количество этих басовских «изюминок» и «штучек».

Но Басов не хотел слишком уж выделяться, выпадать из общей тональности картины и говорил: «С одной стороны, мне надо подстраиваться под общий строгий стиль актерского исполнения, с другой стороны, не забывать и о том, что я имею свои особенные и довольно важные функции. Я не хочу играть злодея, который служит лишь фоном для демонстрации «хорошести» положительных персонажей. К тому же я имею право быть «игристее», чем другие исполнители, и тем самым стать для зрителя интереснее. Это единственный выход для меня – гастролера, слишком поздно и ненадолго попавшего в большую, серьезную картину».

Но, несмотря на искреннюю скромность его самооценки своей роли в фильме и в работе над ним, Басов стал любимцем съемочной группы. Его обожали за всегда праздничный тонус рабочего настроения, за легкость в общении, за то внимание, с которым он относился к своим партнерам. Басов всегда с удовольствием что-то придумывал сам и открыто радовался находкам других исполнителей, поддерживая их и отвечая им. Он обладал удивительным чувством ритма, и это его умение держать напряжение в эпизоде передавалось и другим ак терам.

К. Исаева писала, что после того, как были завершены съемки и Басов снялся в последнем кадре, он оторвал финальную часть текста своей роли, которая им была в свое время вычеркнута с согласия Кулиджанова, и подарил этот клочок бумаги режиссеру с надписью: «Я сам себя смирял, становясь на горло собственной песне». Кулиджанов отнесся к этому «признанию» очень серьезно и сохранил его – носил во внутреннем кармане пиджака и ни за что не соглашался вернуть «подарок» Басову, позднее вдруг смутившемуся от излишней откровенности своего поступка.

Уходя из павильона, Басов со словами «Теперь уж никто сюда не встанет» нарисовал мелом на полу, на том месте, где он стоял во время последней съемки, свой иронический автопортрет.

Роль Лужина стала одной из самых серьезных драматических ролей Владимира Басова. Его герой являлся зрителю во всем блеске благообразия и был по-настоящему красив, а когда в сцене поминок раскрывалась его подлинная сущность и Лужин с упоением купался в устроенном им омерзительном по тону и поведению скандале, мы уже были готовы к такому повороту событий. И не потому, что содержание романа не было тайной для зрителя, а потому, что все предыдущие эпизоды Басов тонко и умно исподволь показывал своего героя таким, каков он есть в действительности.

После Лужина Басову предлагали сыграть Дон Гуана и Скупого рыцаря в неосуществленной тогда постановке «Маленьких трагедий» Пушкина. Близкие Басова вспоминали, что он очень хотел сыграть Сирано де Бержерака и Остапа Бендера и даже говорил о роли последнего с Леонидом Гайдаем, но, как говорят, «по возрасту» не прошел. Друзья вспоминали, что он мечтал экранизировать «Карьеру Артуро Уи» Бертольда Брехта и самому сыграть в фильме главную роль. И когда ему говорили, что он актер гротеска, Басов отвечал: «Я могу играть Арбенина, Отелло. Другое дело – какя их сыграю. Конечно, по-своему. Это мои коллеги-режиссеры видят во мне «злодея» и часто приглашают на Яго. Если хотите, в душе я настоящий Дядя Ваня».

Но Басов был уверен – играть по-чеховски и «шептать» не одно и то же: «По-моему, боятся пошевелить мускулом и возвысить голос те, кому нечего выкрикнуть. Если же у тебя имеется за душой пара наболевших мыслей, которыми необходимо поделиться, если ты можешь заворожить своим чувством зрителя, он пойдет вместе с тобой по проволоке над бездной…»

Последняя по времени актерская работа Басова в кино – роль Эрнеста Биверса в телевизионном фильме «Время и семья Конвей», снятом им по мотивам одноименной пьесы Дж. Пристли. Басов играл того, кто был олицетворением главной силы своего времени – времени, что погубило сердца и души героев пьесы, – процветающий, самоуверенный и циничный буржуа, раздавивший последние остатки былого самоуважения некогда влиятельного и интеллигентного семейства. И хотя в то время сам Басов был уже серьезно болен, в нем неувядающей силой чувствовалась мощь актерского темперамента и умение в минимальной единице объема экранного времени сказать все о своем герое.