Читать книгу "Сколково: принуждение к чуду. Реальная история создания самого амбициозного проекта - Олег Рашидов"

Я беседовал по скайпу с профессором Саутгемптонского университета Александром Беляевым. От Москвы до Саутгемптона несколько тысяч километров, но слышимость была такой хорошей, будто мы разговаривали в каком-нибудь московском кафе. Сейчас Беляев может позволить себе ужин в дорогом московском ресторане, а 20 лет назад у него даже с домашними завтраками бывали проблемы[48].

Аспирант Научно-исследовательского института ядерной физики при МГУ уехал из России в 1997 г. Беляев вспоминал, что тогда в России у научных сотрудников была альтернатива — либо влачить жалкое существование (зарплаты хватало на несколько дней), либо менять профессию.

Большинство выпускников физического факультета МГУ пробовали заниматься бизнесом. Бывший однокурсник Александра Олег Дерипаска, занявшись предпринимательством, довольно быстро добился успеха, став впоследствии одним из российских миллиардеров. Друзья Беляева открыли фирму по торговле строительными кранами, звали на работу и его. Беляев просидел пару месяцев в отделе рекламы, получая за свою подработку 200 долл. Но он хотел оставаться физиком-теоретиком. Остаться в науке помог научный руководитель, устроивший Александру двухмесячную стажировку в США в Международной лаборатории Ферми, где работал на тот момент самый мощный в мире коллайдер — «Теватрон».

Министерство образования США платило стажерам 2400 долл. в месяц. В Москву Беляев привез несколько тысяч долларов, которые позволили ему заниматься наукой еще год. Но не деньги были решающим фактором, который помог Беляеву сделать окончательный выбор в пользу карьеры исследователя. В 1995 г. в США фактически у него на глазах случилось грандиозное событие — физики из лаборатории Ферми открыли топ-кварк, самую тяжелую из элементарных частиц.

Российская же школа теоретической физики рушилась на глазах, ведущие ученые продолжали уезжать. Беляев подал заявки на временный контракт научного сотрудника в центры, где занимались физикой высоких энергий. Он мечтал попасть в CERN, крупнейшую европейскую лабораторию, однако вызов пришел из Бразилии. Итогом работы в Университете Сан-Паулу стал десяток научных публикаций, приглашение в CERN, затем работа в США и наконец — постоянная ставка профессора в Саутгемптоне.

По данным ОСЭР, в 1990–1991 гг. из России уехало от 10 до 15 % общего числа ученых[49]. Я пытался разыскать более свежую статистику по ученым, покинувшим, подобно Беляеву, страну, но понял, что ее просто нет. Государство, которое строит Город, никогда не считало, сколько ученых уехало в другие города мира, устав ждать, когда у них на родине Науку, наконец, возьмут под руку и позовут на встречу со светлым будущим.

Российская наука во многом повторяла судьбу легендарного советского хоккея, превратившись в «фарм-клуб» мировых университетов и исследовательских центров. Вслед за ведущими учеными уезжала и продолжает уезжать молодежь, подающая надежды. Сложилась устойчивая схема: высшее образование, аспирантура, защита кандидатской в России, а затем отъезд за границу на работу по временным контрактам. Уезжали и уезжают из самых сильных исследовательских коллективов, которые проводят исследования в самых востребованных областях: микробиологии, медицине, IT, химии, физике. В 2000-х гг. российская научная диаспора за рубежом составляла 30–40 тыс. человек[50]. Тех же, кто полностью ассимилировался и порвал связи с российским миром науки, посчитать невозможно.

Сразу же после окончания биологического факультета МГУ эту диаспору могла пополнить и Маша Новикова. Но она осталась, потому что познакомилась с Константином Севериновым[51].

Профессор Университета Ратгерса в Нью-Джерси, микробиолог Константин Северинов вернулся в Россию в 2005 г. и набирал сотрудников в свою лабораторию в НИИ биологии гена РАН, занимавшуюся изучением механизма действия антибиотиков. Северинов не был похож на типичных российских профессоров. Он привез с собой новые стандарты работы, заряженность на результат и несгибаемый оптимизм. Он был похож на одержимых в хорошем смысле этого слова ученых, которых показывают в голливудских фильмах. Северинов ходил на работу в шортах и футболке, на равных общался с аспирантами. Но самое главное — он точно знал, где находится передовой край науки. Под руководством Северинова Маша Новикова за пять лет защитила диплом, кандидатскую диссертацию, получила постоянную ставку в лаборатории, опубликовала четыре статьи в авторитетных западных научных журналах и съездила на три месяца в Королевский колледж в Лондоне, выиграв грант на исследования Европейского научного общества.

Но спустя пять лет она все равно собралась уезжать. Зарплата у нее была порядка 40 тыс. руб. и складывалась из ставки научного сотрудника, доплат как молодому ученому, за кандидатскую степень и прибавки за счет гранта Российского фонда фундаментальных исследований, который Маша выиграла.

Девушке, приехавшей в Москву из Липецка, удалось получить комнату в гостинице для иногородних аспирантов РАН. В комнате был сломан дверной замок, Маша спала на матрасе на полу, потому что кровать ей никак не выдавали. За комнату она платила 10 тысяч рублей. Но и этим бытовым условиям могли бы позавидовать многие молодые ученые в России. Ее лаборатория была скорее исключением из общего правила. Но Маша все равно искала работу за границей.

И дело было даже не в отсутствии кровати, постоянном дефиците необходимых реактивов, некоторые из которых, благодаря работе российской таможни, приходилось ждать из-за границы по три месяца. Просто, побывав на стажировке в Лондоне, Маша поняла, что там ученых, подобных Северинову, который в России выглядит инопланетянином, сотни. В России не у кого больше учиться. Нельзя поехать в Казань, Новосибирск или Санкт-Петербург. Сильных лабораторий, в которых Маша могла бы продолжить исследования по своей тематике, в Великобритании десятки, а в России больше нет ни одной. Несмотря на беспрецедентный рост финансирования, в России так и не появилось главного, что толкает науку вперед, — научной среды, конкуренции между учеными.

Советская система, которая медленно, но верно исчезала из жизни российских граждан, из науки исчезать не торопилась. Она позволяла ученому годами ничего не делать, получая при этом хоть и мизерную, но зарплату. Система не различала хороших и плохих, заставляя тех и других существовать в одинаково плохих условиях.

Профессор Северинов с момента своего возвращения в Россию боролся с этой системой так отчаянно, что даже забросил играть в большой теннис. Он писал статьи, выступал на конференциях и стал со временем настоящим популяризатором перемен в российской науке. Но Маша не желала бороться с системой, она просто хотела заниматься своими исследованиями.