Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

– Я скоро стану отцом, – сказал он.

На следующий день он снова отправился на площадь, твердо решив увести Лену с базара в свою мастерскую, а там разжечь огонь, чтобы она согрелась, и снова попытаться ее написать. Какой-то шарлатан горланил с деревянного помоста, размахивая банкой с порошком от глистов. Рядом, пританцовывая, играла на скрипке его дочь. Девушка вся дрожала, кожа у нее посинела от холода. «Вот и у Лены такой же нездоровый вид, – подумал Караваджо. – Выходит, это я позволил ей торчать на этой площади, продавая овощи, только ради того, чтобы она обрела подходящий для усопшей Пресвятой Девы вид?» Шарлатан заорал громче, перекрывая сварливые голоса соседних торговок: «Кому волшебную редьку – чудесное средство от зубной боли?»

Караваджо пошел на этот пронзительный голос – там, за углом, стояла его любимая, прижимая руку ко лбу. Он издалека понял, что она вот-вот потеряет сознание. Три женщины в платках с замотанными лицами осыпали ее проклятиями. Одна из них изо всех сил ударила Лену в живот. Караваджо подбежал к ним и приложил обидчицу по спине.

– А, и ты здесь, мазила! – она обернулась к нему. – Мой Рануччо прикончит тебя вместе с твоей потаскухой.

Беспомощная ярость охватила его. Он принялся швырять в них луковицы из корзинки Лены, они летели точно в цель, и тетки бросились прочь, визжа и ругаясь. Лена покачнулась, закрыла глаза и опустилась на мостовую возле корзины.

Он присел на корточки рядом.

– Идем отсюда. Такая работа тебя доконает, Лена, – он вспомнил о той счастливой минуте, когда смеялся с Меникой, и решил рассказать Лене о том, что задумал. – Amore[11], я хочу, чтобы мы.

– Они напали на меня не из-за того, что я тут лук продаю, Микеле, – ее лицо приобрело землистый оттенок, а руки побелели.

Он коснулся рукой ее живота. В ее положении удар этой Томассони мог быть опасен. Караваджо смотрел на нее влажными, полными отчаяния глазами. В ответ она только нахмурилась – и застонала.

Его надежды на отцовство, даже намерения жениться на Лене – все оказалось напрасным. Связь с ним навлекала на нее опасность. Наверняка Рануччо науськал своих родственников напасть на Лену, чтобы спровоцировать его, Караваджо.

– Давай я отведу тебя домой, – он попытался поднять ее.

– Сначала подбери луковицы, которыми ты в этих баб бросался.

– Не могу. Я ведь все-таки.

– Подбери, Микеле, – оборвала она его на полуслове, тут же сморщилась и схватилась за живот.

Сгорая от стыда, он подобрал овощи и помог Лене встать. Уже по тому, как тяжело она оперлась на его руку, Караваджо почувствовал, до чего она слаба.

– Одну забыли, маэстро, – Бальоне сидел на краю фонтана Тритона. Он поднял луковицу с земли и повернул ее на свету. – Немножко запачкалась, но так даже лучше. Пригодится вам в работе. Натюрморт с тухлыми овощами и гнилыми фруктами.

И луковица покатилась по грязным булыжникам мостовой к ногам Караваджо.

* * *

На следующий день он несся по Корсо и, едва слыша себя, выкрикивал на ходу ее имя. Перепачканная краской белая блуза развевалась за спиной. Один из проезжающих мимо всадников кивнул на него товарищу – вот мол, нализался-то. Другой покрутил пальцем у виска.

Возле дома на виа деи Гречи Меника качала на коленях племянника Лены. Матушка Антоньетти разразилась слезливыми причитаниями, когда вошедший Караваджо отодвинул занавеску, за которой лежала в постели Лена.

Сейчас, забывшись тяжелым сном, Лена напоминала Христа после распятия. Кожа – желтушная, цвета воды из-под спагетти, волосы – сухие и растрепанные. Одна рука ее безвольно свисала с кровати, другая покоилась на огромном животе. Красное платье туго облегало грудь. Ноги распухли. У нее на шее образовалась рыхлая складка – нося ребенка, Лена успела располнеть. Опухшие веки закрывали глаза так плотно, будто она впервые за все эти месяцы крепко заснула.

Именно такой – изможденной, обессиленной – он представлял ее себе после родов. В своем воображении Караваджо видел, как Лена, умиротворенная, чуть приподнявшись на локте, держит возле груди ребенка, а его друзья любуются их сыном. «Своими грехами заслужил я это наказание», – подумал Микеле. Однако кара, предназначенная его чудовищной душе, досталась Лениному телу.

Он долго сидел у ее постели. Один раз она открыла глаза и улыбнулась ему из последних сил, после чего вновь погрузилась в сон. Потом он вдруг осознал, что пытается запечатлеть в памяти ее образ, чтобы написать с нее Успение Богородицы, и, опустив глаза, зарыдал. Ему открылась жестокая истина. Искусство требует, чтобы он был один, как Бог на небе.

Мать Лены положила ладонь ему на плечо. Он сбросил ее руку и вышел из-за занавески.

Мальчик потянулся к Караваджо с колен Меники. Та вскинула взгляд:

– Доменико, хочешь поиграть с дядей Микеле?

Но художник направился к двери.

– Пусть играет с Онорио, – буркнул он.

* * *

Меника перевела Лену на другой берег Тибра, чтобы посмотреть на «Успение Марии» в церкви Санта-Мария делла Скала. Редко покидая пределы Поганого садика, она тем не менее знала дорогу, петлявшую по нищим узким закоулкам Травестере. Примыкающий к церкви монастырь кармелитов стал прибежищем для падших женщин. Меника сама приводила сюда избитых девиц, пока их сутенеры пьянствовали по кабакам, и оставляла у дверей святого дома. Но она ни за что не согласилась бы поселиться здесь сама, так как вовсе не нуждалась в поучениях босоногих братьев. К тому же ей были знакомы такие пороки, которые даже церковь еще не успела заклеймить позором.

Лена шла медленно. «Еще не окрепла после выкидыша? – предположила Меника. – Или, что вероятнее, боится встречи с Караваджо?» В то утро художник собирался присоединиться к плотникам, чтобы закрепить на стене свою картину. За прошедший месяц он обменялся с Леной разве что несколькими фразами.

Слезы выступили у нее на глазах, когда они подошли к церкви. «У Микеле есть пара недель, чтобы помириться, – подумала Меника. – А потом слезы у нее иссякнут, и она ожесточится».

Работяги сколачивали из грубых неструганых досок каркас для подвешивания картины: четыре доски сверху и десятью локтями ниже еще столько же, все скругленные на концах. Мастеровые под руководством Караваджо подняли холст. Его голос эхом разносился по церкви. «Ишь, раскомандовался, – Меника взглянула на Лену, которая, покачиваясь, стояла рядом. – Вот если человек создает столь необычные картины и кажется невероятно сильным и способным настоять на своем, значит, он не такой, как все. Но на деле выходит, что он ничуть не лучше остальных мужиков, потому что не понимает, что нужно женщине».

Когда они подошли к холсту, Лена закрыла лицо руками. Богородица на картине упокоилась точно в той же позе, как Лена, когда потеряла ребенка.

Наконец Караваджо заметил их. Меника подумала, что приди Лена одна, то он, возможно, вернулся бы к своим рабочим. Однако сейчас художник нехотя приблизился к Лене, которая, закрыв лицо руками, прятала за ними слезы. Он переминался с ноги на ногу и не скрывал раздражения.