Читать книгу "Дрезденские страсти - Фридрих Горенштейн"

– Сахарозаводчики выскочили в люди, связавшись с еврейским капиталом, – покраснев, заявляет Купец.

Нет, русский человек все-таки долго еще не может вести распространенный в Европе легкий, непринужденный разговор. Даже отдых его наполнен проблемами. Слишком тяжелы и многообразны эти наши проблемы. Спор перескакивает с проблемы на проблему и становится сугубо коммерческим, экономическим, по-настоящему понятным лишь Купцу и Путешественнику, который владеет в нескольких местах России доходными имениями.

– Наша русская пшеница, – говорит Купец, – всегда считалась на европейском рынке самой дешевой, а теперь мы ее вынуждены продавать по 35 – 40 копеек пуд. Вот и будьте добры, потеряли заграничные рынки. Конечно, Европа нашла других поставщиков. Теперь извольте отвоевывать рынки. Что в год потеряешь, в десять не вернешь. Дешевле продавать невыгодно, а по такой цене у нас никто не берет.

– Отчего ж так? – спрашиваю я.

– Урожаи в поместьях все хуже, – отвечает за Купца Путешественник, – землю высосали, а агрономией заниматься не хотят… А вы, – обращается он к Купцу, – бросьте торговать пшеницей, займитесь виноградом. Мне прошлогоднее «Каберне» дало 75 тысяч чистого дохода. Вино, как ни мал сбор, дает 20 тысяч рублей чистоганом.

Я, видя, что спор этот скучен для хозяев – Надежды Степановны и Павла Яковлевича, решил перевести разговор в более живое и понятное для всех русло. Тем более что страсти обострились и Купец крикнул Путешественнику:

– Россия – это не вино, а пшеница. Это русский продукт, а чем попало торговать мы не намерены. Лишь бы выгода – это еврейский подход.

– Как насчет торговли вином или пшеницей, – сказал я, улыбаясь, – тут мы с Надеждой Степановной не специалисты, но виноград в Крыму выращивают отменный.

– Да, да, – сказала Надежда Степановна, – Марья Васильевна пишет, она в Ялте только виноградом в основном и питается. Так врачи предписали – виноград и ялтинский воздух.

Однако Купец, распаленный спором, все еще не мог избавиться от желания во всем и всем противоречить и делал это сообразно своей простой, искренней, отчасти даже до бестактности искренней натуре.

– Виноград? – живо переспросил он, точно ожидая, что кто-либо похвалит крымский виноград, и заранее приготовив слова, чтобы его обругать. – Дерут невозможно. Фунт винограда по 15, 18, 25 копеек… Это в сентябре… А в Киеве пуд винограда три рубля.

– Ну как можно сравнивать киевский виноград с крымским? – сказал Павел Яковлевич.

Последние дни он не только сам старался не раздражать Надежду Степановну, но даже трогательно оберегал ее от посторонних раздражений. Позднее я выяснил, что Павел Яковлевич узнал об интересном положении своей гражданской супруги и был очень счастлив. Но Купец вел свою линию.

– Конечно, – говорил он, – в Киеве покислей, попроще, но зато три рубля пуд… Да и вообще в Крыму дерут невозможно, а номеров свободных все равно никогда нет… Ни в «России», ни во «Франции», ни в «Гранд-отеле» номера не найдешь… А почему? Питерские и московские истерички и психопатки приезжают и нанимают себе проводников– татар… А татары все альфонсы. Недаром говорят: в оны времена в Сибири очень модны были обезьяны, а теперь в Ялте татары… Абдулки…

Я видел, что Надежда Степановна нехорошо покраснела и хотела как-то остановить, перебить Купца, но он, что случается с нашим русским торговым простым человеком, вошел в раж.

– И больные цену набивают… Куда ни посмотришь, желчно-геморроидальные или малокровные столичные физиономии… В прошлом году я номер достал только в «Центральной»… Цена два рубля… Маленькая комната, на обоях пятна… Думаю, Господи, может, еще вчера там лежал чахоточный или чахоточная, выплевывая чахоточные палочки вместе с виноградной шелухой… А я теперь этим воздухом дышу…

Сцена, после этого случившаяся, была крайне неприятна. Надежда Степановна встала и заткнув рот кружевным платком, чтоб сдержать рыдания, поспешно ушла вновь из столовой. Однако на этот раз решительно, ибо приняла все сказанное за намек на свою подругу Марью Васильевну. Намека, конечно, не было, но от этого неловко и не к месту сказанные слова не могли исчезнуть. Наступила тишина.

– Тэк-с, – только и произнес Павел Яковлевич, но произнес таким образом, что Купец, все поняв, ответил:

– Ежели я кажусь вам пьяным, то могу уйти.

И, холодно кивнув, вышел.

С этого прискорбного и нелепого, я бы даже сказал, несчастного случая нас, русских делегатов, на антисемитском конгрессе осталось четверо. Купца я как-то видел издали на улице, но он, очевидно, также заметив меня, поспешил ретироваться. Потом он исчез, очевидно уехал назад, в Россию. Но нет худа без добра. С уходом Купца наша делегация русских антисемитов стала более однородной, сплоченной, культурной, и это способствовало дальнейшему успеху наших выступлений на конгрессе.

XI

Между тем конгресс приближался к своему апогею, каковым я, да и многие иные делегаты и публика считают выступление лидера народных антисемитов Виктора Иштоци. Принятием тезисов Штеккера были удовлетворены только консервативные или политические антисемиты. Я слышал, что они на этом хотели и закончить конгресс, но встретили отпор со стороны большинства и по сути превратились хоть временами и в сочувствующих, но в основном в молчаливых зрителей. На первый план выступают народные радикальные антисемиты. Желание политических антисемитов повлиять своей антисемитской пропагандой на правительственные круги нашло свое выражение в хладнокровно обдуманных, строго взвешенных «Тезисах». Стремление антисемитов народных возбудить своими антисемитскими речами народ – в «Манифесте» Иштоци. Эти два документа так же различны между собой, так же непохожи друг на друга, так же противоположны в своем виде и характере, как личный характер и национальный тип их составителей. Тезисы бранденбуржца и проповедника при дворе могли быть прочитаны кем угодно на конгрессе и могут быть читаемы в печати, ничего не теряя и не выигрывая от того, при каких условиях с ними знакомятся читатели или слушатели. «Манифест» производит полное впечатление, только когда читается его автором. Но зато что это за впечатление! Это был поистине великий день на конгрессе, великий день в моей жизни. В этот день я окончательно решил посвятить всю мою жизнь святому делу международного антисемитизма.

– Правительствам и народам христианских государств, которым угрожают евреи! – При этих первых словах «Манифеста» правая рука Иштоци выступила вперед плавным движением, и этот единственный жест оратора-чтеца, исполненный той «грандецци», которая свойственна только испанцам и мадьярам, вызвал бешеные рукоплескания и крики, как будто рука Иштоци потрясала мечом и указывала на врага.

– Как в прежние века, – продолжал Иштоци, – существованию христианских народов угрожали попеременно арабы, татары и турки, народы чуждой расы и религии, которые в свое время были победоносно отражены европейским христианским оружием, так и в наши дни христианской Европе угрожает чуждое племя, не только не менее опасное, но, судя по его целям и средствам, еще более опасное, чем все прежние завоеватели. И это чуждое опасное племя – племя еврейское!