Читать книгу "Евразийский реванш России - Александр Дугин"

Тот же самый вектор идеально вписывается в стратегию отношений с исламским миром. Турция лучше сохранит уникальность своей системы, совмещающей светскость и традиционный ислам, не в том случае, если она примется, как предполагает Вашингтон, пропагандировать эту модель у арабов или в странах континентального ислама — это обречено на провал, но в том, если она выстроит со странами уммы сбалансированные партнерские отношения. Исламская традиция имеет свое достойное место в евразийском концерте конфессий, причем место очень влиятельное, а следовательно, евразийский ислам, евразийство как таковое сможет служить оптимальным форматом для диалога с мусульманскими странами, с гарантией сохранения за Турцией права самой выбирать политическую систему и определять баланс между религией и политикой на основе собственных национальных традиций.

Четыре довольно условные оси, лучами звезды расходящиеся от Анкары, представляют собой краткий набросок евразийской стратегии для Турции в том случае, если она сделает именно такой выбор. Как и любой исторический выбор, он сопряжен с риском, всегда имеет издержки. И эти издержки должны быть обязательно просчитаны и минимализированы. Вряд ли имеет смысл делать слишком резкие шаги в евразийском направлении: надо учитывать, что евразийство еще не стало официально принятой стратегией основных действующих субъектов — ни Москвы, ни Тегерана, ни Брюсселя, ни арабских стран. Но все движется именно в этом направлении. Важно заранее очертить основные вектора, а остальное — дело тайминга и политической конъюнктуры, где мы сталкиваемся с широким полем борьбы различных сил, группировок, тактик, идей, влияний, что, собственно, и составляет содержание конкретной политики.

Евразийский завет и геополитика Турции

Империя «разбойников суши»

Базовым импульсом турецкой геополитики следует признать древнейшие пласты тюркского этногенеза, которые и лежат в основе исторического возвышения турок, создавших гигантскую мировую империю (чьим сердцевинным фрагментом остается и современная Турция).

Степные кочевники, древние тюрки, были носителями ярко выраженного континентального, сухопутного начала. Они сложились в этнос на просторах Евразии и там же впитали энергию экспансии, воли и власти. Как и другие евразийские кочевники — монголы, скифы, гунны, авары, готы, аланы и т. д., — тюрки несли в своей культуре принцип кочевой империи, объединяющей под своим контролем как пустынные пастбища, так и оседлые — более миролюбивые — цивилизации. Кочевые империи являются постоянным интегрирующим элементом всей евразийской истории. По выражению Хэлфорда Маккиндера, основателя геополитики, эти империи являются ярким выражением импульса «разбойников суши». Собственно, этот экспансионистский интегрирующий имперский импульс, идущий их глубин континента, максимально далеких от береговых линий или граничащих с холодными несудоходными океаническими пространствами, и называется в геополитике евразийством.

В этом смысле предыстория современной Турции и даже предыстория Османской империи уходит корнями в чистую стихию евразийства.

Это глубинное архаическое евразийское начало следует считать закваской турецкой геополитики. И если встать на точку зрения геополитического фундаментализма, понятого по-турецки, то именно этот донный пласт должен быть рассмотрен как основной и определяющий.

А поскольку геополитика как философия пространства не знает понятия «прогресс», то данный евразийский слой ничуть не умаляется тем, что он преобладает в истории турецкой государственности и довольно сильно бледнеет на настоящем этапе.

В сущности, идея пантуранизма обращается именно к этому глубинному пласту, хотя акцент исключительно на расовом факторе и исторически предопределенная русофобия (а также перспективы использования этой идеологии в инструментальных целях третьей силой) существенно релятивизируют ее. Если бы можно было бы надеяться на ректификацию пантуранизма в евразийском ключе, то это бы вполне вписывалось в последовательную и непротиворечивую модель полноценной турецкой геополитики.

Второй уровень — это собственно османская геополитика. Здесь происходит существенное изменение изначального тюркского импульса: вступают в действие исламский фактор и сложная этнически и культурно структура завоеванных турками территорий. Здесь мы имеем геополитический симбиоз между исторической геополитикой ислама и сложнейшей многовековой геополитической системой Средиземноморья и Ближнего Востока. И геополитика ислама, и геополитика ближневосточно-средиземноморского ареала представляют собой совершенно отдельные темы, в которых тесно переплетаются сухопутные и морские вектора.

Арабские завоевания, положившие начало исламской эйкумене, в своем истоке являются, безусловно, сухопутными и континентальными. Само же Средиземноморье было клубком противоположных геополитических тенденций, где сухопутный принцип вечно сражался с морским. Причем помимо прямого противостояния сухопутного Рима морскому Карфагену, где обе геополитические реальности были представлены почти в чистом виде, эти же начала более завуалированно и тонко сходились и в каждой отдельно взятой цивилизации этого ареала — в Египте, Сирии, Месопотамии, Греции, Антиохии, Персии и т. д.

Оттоманская империя собрала весь этот сложный геополитический конгломерат под евразийским контролем жестких степняков, которые за счет своей имперостроительной энергетики, простой, но жестокой воинской этики смогли сплавить эту разнородную массу в единую геополитическую систему. Но, установив свой контроль над огромными пространствами от Магриба до Балкан и Кавказа, турки сами постепенно впитывали геополитические тенденции, свойственные покоренным цивилизациям. Полноценная картина геополитической истории Османской империи требует тщательного и подробного исследования, которое могло бы дать множество важных и интересных сведений для геополитики в целом. Пока, насколько мне известно, такого труда не существует.

Третий фундаментальный этап геополитической истории Турции можно назвать современным, национальным или постимперским. После чрезвычайного растяжения по бескрайним пространствам Средиземноморья геополитический импульс управленческого ядра империи сжался до размеров компактного национального государства. Это сразу же породило множество новых проблем: когда турки были этническим ядром имперской администрации, национальное начало совпадало с геополитической, социальной и религиозной миссией. Но при переходе к кемалистской модели государства-нации с преобладанием одного титульного этноса вопрос о национальных меньшинствах — в частности греках, болгарах, армянах и курдах — встал в новом свете. Мы знаем, что современная Турция была скреплена железной волей младотурков и основана на преобладании жесткого военного начала, сопряженного с принципами светскости и национализма. Но данное скрепленное военно-политической структурой национально-государственное единство диктовало уже совершенно новую геополитическую линию: отныне Турция не могла претендовать на лидерство в исламском мире, так как большинство других исламских стран возникли в результате антитурецкой национальной политики, поддерживаемой и даже активно провоцируемой Великобританией; имперские функции турок были также утрачены; вокруг государства располагались старые и новые враги — арабские страны, Россия, Греция, Болгария, Югославия, Иран. В такой ситуации требовалась внешняя опора. В качестве такого неангажированного геополитического союзника в первой половине ХХ века Анкара обращалась к Германии, но после Второй мировой войны, этим «внешним легким» стали США.