Читать книгу "Свободен для любви - Ричард Гордон"

Я вошел в свою комнату, чувствуя себя, как дурнушка официантка, которой только что сделал предложение красавец шкипер.

Мои новые обязанности заключались в том, чтобы приглядывать за больными в палатах, помогать в операционной и выполнять все распоряжения мистера Кембриджа. Именно в последнем и состояла главная трудность, поскольку мистер Кембридж, будучи блистательным хирургом, который вскрыл больше брюшных полостей, нежели кто-либо еще во всем Северном полушарии, отличался совершенно невероятной рассеянностью. При этом его профессиональная память была безупречна: он никогда не забывал ни единого живота. С другой стороны, он никогда не помнил дней недели, не знал своего распорядка, напрочь забывал, обедал уже или нет и прихватил ли с собой пальто. Однажды в молодости зимним утром он, как обычно, заявился в операционную, вымыл руки, переоделся и лишь тогда обратил внимание на непривычную тишину. В операционной не было ни души. Он высунул голову в коридор и убедился, что и там царит полное безлюдье. Мистер Кембридж подумал было, что перепутал операционные, но нет — на шкафчике красовалась табличка с его именем. Тогда он решил, что сегодня воскресенье, но тут же отмел эту мысль, благо был уверен, что сегодня среда, ибо по вторникам он платил за квартиру, а утром как раз вспомнил, что вчера забыл отдать хозяйке чек. Только тогда ему пришло в голову, что и улицы были необычно пустынны. Что случилось? Может, в городе всеобщая забастовка? Как был, в бахилах и стерильном халате, он прошлепал по коридору к палатам и замер как вкопанный. Это уже походило на какой-то бунт. Не только больные, но и медсестры, и даже младший персонал орали и скакали как полоумные. Нет, это просто переворот какой-то! И тут одна из медсестер, заметив его, громко выкрикнула:

— Здравствуйте, мистер Кембридж! Поздравляем вас с Рождеством!

В первое же утро я в соответствии с традицией поджидал внизу прибытия мистера Кембриджа, стоя возле статуи сэра Бенджамина Артритинга, некогда знаменитого главного хирурга больницы Святого Суизина.

— Что-то шеф задерживается, — сказал я регистратору, высоченному, худющему, весьма серьезному и довольно приятному молодому парню по фамилии Хатрик, который уже получил недавно врачебный диплом.

— Ничего удивительного, — проворчал он. — В прошлый раз, когда старик опоздал на операцию, выяснилось, что он улетел в Америку читать лекции.

Операция была назначена на девять, но лишь в половине десятого в воротах появился веселый и улыбающийся мистер Кембридж. Он притопал пешком.

— Доброе утро, мой дорогой мистер Э-ээ, и вы, мистер А-ээ, — приветствовал он нас с Хатриком, поскольку никогда не мог вспомнить имен своих помощников; я был еще признателен мистеру Кембриджу, что он сумел по прошествии двенадцати часов после вечера встреч припомнить меня. — Извините, что задержался. Мои записки у вас?

Я вручил мистеру Кембриджу три или четыре конверта, надписанных его же неразборчивым почерком: чтобы не забывать назначенных на следующий день дел, он обычно писал самому себе записки и запечатывал в конверты.

— Так, — сказал он, направляясь в хирургическое отделение. — Сегодня, я вижу, у нас прелюбопытная гастродуоденальная фистула. Я хочу, чтобы вы поприсутствовали, мистер Э-ээ… Ну и вы, конечно, мистер А-ээ…

То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти как один из самых позорных — а может, и самый позорный — эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: «Держи крепче, парень!» Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кембриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их.

— Сестра! — прозвенел голос старшей сестры. — Новую пару перчаток для мистера Гордона!

Крохотная медсестра, едва заметная под громоздкими стерильными одеяниями, метнулась к стерилизатору и тут же повернулась ко мне, протягивая длинным пинцетом пакетик с перчатками.

— Спасибо, — пробормотал я. От смущения я забыл натереть увлажнившиеся ладони тальком и теперь едва ухитрился запихнуть руки в перчатки. При этом два пальца почему-то застряли в отделении для большого пальца, а пустой мизинец болтался, как оболочка кишки на ветру.

— Полидактилия[12]? — сочувственно спросила медсестра.

Я разнервничался, сильно потянул, и чертова перчатка расползлась надвое.

— Сестра! — металлическим голосом позвала старшая сестра. — Еще одну пару перчаток для мистера Гордона!

Третью пару я натянул более успешно, хотя над каждым пальцем осталось небольшое пустое пространство, наподобие детской соски. Торопясь к операционному столу, я отодвинул в сторону тележку с хирургическим инструментарием, оказавшуюся у меня на дороге.

— Эта тележка расстерилизована! — возопила подлая мегера едва ли не во всю глотку. — Полную смену облачения мистеру Гордону!

Короче говоря, к пациенту я наконец подобрался, когда операция уже близилась к концу.

— Рад вас приветствовать, мистер Э-ээ… — пробормотал мистер Кембридж. — Будьте так любезны, возьмите второй ретрактор у мистера Ы-ыы…

Преисполненный решимости исправиться и наверстать упущенное, я, как нарочно, ухитрялся все портить. Хирургические нитки для швов я нарезал недостаточной длины, несколько раз терял ретрактор, ухитрился защемить себе палец артериальным зажимом, а напоследок уронил на пол лоток с инструментами. Мистер Кембридж стоически терпел мои выходки, делая вид, что ничего не замечает.

Единственным моим утешением было то, что и у Гримсдайка все валилось из рук. Ему, пожалуй, приходилось даже хуже.

Утром за завтраком я поинтересовался, как он собирается справиться с анестезией.

— А что тут сложного? — пожал плечами Гримсдайк. — В наши дни все за тебя прибор делает. Подкрутишь в одном месте, нажмешь рычажок и — свободен как ветер.

— А вдруг ты слишком обогатишь газовую смесь?

— Ну и что? — легкомысленно хмыкнул Гримсдайк. — Насколько я знаю, старичок, вся анестезия делится на три стадии: бодрствование, сон и смерть.

Во время операции я понял, что Гримсдайк ни черта не смыслит в анестезии. Он сидел у изголовья хирургического стола возле здоровенного хромированного прибора с панелью, сплошь утыканной рычажками, кнопками и циферблатами. В единственном его глазу, который мне был виден, было столько беспокойства, сколько я замечал у моего приятеля лишь раз, когда оказалось, что одна из его подружек забеременела. Время от времени Гримсдайк зарывался в стерильные полотенца и с надеждой заглядывал в руководство Макинтоша «Основы анестезиологии», которое поставил у головы безмятежно похрапывающего пациента. Идя в операционную, Гримсдайк был убежден, что ему предстоит всего-навсего ассистировать штатному анестезиологу, жизнерадостному толстячку, напичканному самыми скабрезными анекдотами во всем Лондоне. Однако оказалось, что анестезиолог, погрузив пациента в сон, удалился в ассистентскую и, прихватив свежий номер «Таймс», с головой ушел в разгадывание кроссворда. Гримсдайк же остался у приборной панели в одиночестве.