Читать книгу "Дневники баскетболиста - Джим Кэррол"

Не знаю, чем эти долбанутые скоты с 16-й улицы бодяжат продукт, но меня тянет блевать после каждой вмазки. Та же херня с Марти. Ширнулся, проходят две минуты, и он бежит к толчку звать джинов. Вилли никак не поймет в чем дело, Дезмонд и Куки тоже... да им и до пизды. А кому не до пизды? Педики, торгующие неподалеку, всегда дома, у них всегда при себе, продают всего по десять пакетиков, содержимое которых не упрекнешь ни за качество, ни за количество. Высыпешь из одной фасовки и перед тобой славная белая горка. Гораздо надежнее, нежели мучиться с убогими 2-долларовыми фасовками, коих требуется двенадцать штук на одну нормальную ширку. Если бы я заморочился проранжировать точки Манхэттена, как Крейг Клэйборн проранжировал рестораны, претенденты с 16-й улицы и 7-й авеню удостоились бы четырех звездочек. Единственный минус — рвота, но, если разобраться... ничего страшного в том, что тянет блевать, нет, когда перестанешь на сей счет париться. Сейчас даже прикалывает. Я блюю по четыре раза в день, и мне стало нравиться. Зов джинов — новейшая перемена в джанковой жизни. В ближайшее время в «Life» напишут большую статью о блевании, как о супермодной феньке, и скоро среди студентиков распространится новое повальное увлечение.

Рано утром проснулся от собственного вопля. Мне приснился сон, не кошмар, а чудесный сон, который не явился бы мне и за тысячу кайфов. Я плавал в огромном бассейне, все время был под водой, хотя это неважно. По-моему, действие разворачивалось не в наше время, люди были одеты старомодно. И рядом со мной я увидел девушку. Она казалась не особо красивой, но потом, вдруг, она улыбнулась. Я почувствовал, как ее улыбка пришла ко мне, потом жаркие волны окутали меня, пронзили все тело, и на кончиках пальцев проступили цветные блики. До сих пор помню ее лицо, странное европейское лицо с жутко печальными ввалившимися глазами, словно говорящими, что она доселе ни разу не улыбалась. С минуту я обнимал ее, затем она расплакалась и убежала. Ее ждали родители. Я разглядел, что она прихрамывает. А они все вместе залезли в старую машину и поехали прочь. Я очутился на капоте машины с криком, куда ее увозят. Ее везли «домой». Они все время повторяли «дом». Я видел, как она обернулась, пока они продолжали произносить это слово, и проснулся. И весь день я знал, что где-то в моем мире живет невероятная любовь... и мне стало грустно. Мне надо рассказать, но я не могу, она принадлежит лишь мне, а для остальных это всего-навсего эротические фантазии. И я ощутил волшебную боль в венах, пытаясь во всем разобраться. Давным-давно похожие сны снились мне зимой.

Слышал от чувака, с кем много лет назад вместе играл в Бидди-Лиг, находившейся на 29-й Восточной, что мой старый кореш Герби проходит по делу об убийстве. Типа он столкнул с крыши некого типа, которого поймал, когда тот пытался смотаться с приличной суммой, данной ему на приобретение наркоты.

— Последнее время он барыжил по-крупному, — как бы между прочим сообщил мне знакомый чувак, — теперь ему пиздец.

Я расспросил его о судьбе остальной тусовки из нашего старого Бойз-Клуба. Часть плотно подсела, а часть загремела в тюрьму для несовершеннолетних на Райкере.

— А что с Бобо? — задал я новый вопрос... Вспомнил, как Бобо плевался на меня с балкона спортзала. Как только я сумел подстеречь, когда он зазевается, то разбил неоткрытую бутылку пепси ему о физиономию.

— Бобо умер, — поднял голову мой собеседник, — от передоза двумя пузырями метадона.

— Мне этот хрен с горы никогда не нравился, — хохотнул я, — он на меня плевался.

— А потом ты расхуячил ему челюсть бутылкой, — ответил чувак, подозрительно ко мне приглядываясь.

— Было дело... Стой, а ты откуда знаешь?

— Я ведь брат Бобо, — сказал он.

Теперь меня на три месяца заткнули в Исправительную колонию для несовершеннолетних на Райкер-Айленд за хранение трех фасовок героина и шприца. Прошлый раз, когда я попался, судья соизволил дать мне условный, предупредив, что во второй раз такая халява не прокатит. Оказалось, что не напиздил. Меня не тянет вести дневник, пока я здесь. Может, потом. Сейчас меня ни на что не тянет.

Сижу в Райкере. Дневник до сих пор вести не хочется, но одна мысль засела в башке и не дает покоя. Весь день с удивлением размышлял, сныкавшись в шкафчике для швабр, о том, какая чудесная идея давать ребенку «крестную мать» и «крестного отца»... и о том, кем могут быть мои крестные родители. В общем, мысль появилась безо всяких видимых причин, но мне очень хочется отсюда выбраться и узнать у матери, кто мои крестные. Мать отказалась навещать меня в заключении, так что придется подождать.

Весна и лето 66-го

Хотя провести в заключении мне пришлось всего месяц, благодаря ходатайству директора школы, лишь вчера я покинул стены Райкер-Айленда «свободным человеком» с чувством мультяшки, собирающейся соскочить с катушки пленки. То есть сегодня я пробудился в таком месте, откуда я впервые за тридцать один день могу выйти порадоваться солнцу и асфальту по собственной воле, могу посидеть в кафешке «У грека Пита» и взять себе какой душе угодно завтрак. Заказал мясо, которое наконец-то не напоминало по вкусу кишки, вырезанные из самой дальней части тела очень больного животного. Вчера вечером «Штабы» напомнили мне замок... грязный замок. По стенам ползало множество тараканов, и мне казалось, раскрой они одновременно пасть, раздастся звук, похожий на лай ирландских волкодавов. Мэнкоул выказал мне честь, зарядив шприц «лучшим в верхнем Манхэттене джанком». Я почти отказался... настал миг, который я так страстно ждал и еще больше проклинал... но вот моя мечта передо мной, и я понял, что проклинать было несложно... куда тяжелее отказаться. Было замечательно, в приходе я погрузился в черные лужи из жужжащих неизвестного вида насекомых. Я вылез через окно спальни и несколько часов просидел на пожарной лестнице... По той простой причине, что на окне не было решетки.

Короче, я собираюсь забыть минувший месяц раз и навсегда и не будем к данной теме возвращаться. Скажу лишь, что покончено с охотниками до чужих задниц, подстерегающих жертву в душевой; скажу лишь, что свиньи-надзиратели больше не пустят мне кровь из лодыжек; скажу лишь, что больше никто не сможет повеситься одной прекрасной ночью на стене толщиной в шесть дюймов, за которой я сплю; скажу лишь, что мне не придется больше наблюдать, как всякие четырнадцатилетние пуэрториканцы выцарапывают себе на предплечье собственные инициалы заныканными для этой цели грязнущими тупыми вилками, а спустя неделю их уносят в лазарет с цветущей буйным цветом гангреной; скажу лишь, что больше на моих глазах чернокожие короли камер не подрежут маленьких пухлых еврейчиков... скажу лишь, что к концу отсидки обнаружил шкаф для швабр в конце блока, стал там прятаться от мерзкой ебли, немытых членов и жалобных взоров, научился любить тишину и скажу только, что хотя я сидел в том шкафу по четыре часа в день, на Райкер-Айленде я не сумел очиститься.

Сегодня столкнулся с Дианой Муди, рассекающей по 200-й улице походкой явной шлюхи. Я перешел через улицу ей навстречу стрельнуть монету. Она только что вернулась от какого-то чувака, обитающего в северном захолустье, где пыталась тормознуться с довольно плотной подсадкой, «принимая время от времени транки», как она заявила. Выглядела она, как всегда, потрясающе в обтягивающей белой мини и моднявых солнечных очках и, по большому счету, более собранно, чем когда нам доводилось пересекаться с тех пор, как она начала торчать пару лет назад. Я ей это сообщил, и в ответ она улыбнулась. Диана из тех, кто стал ширяться раз от разу из романтических представлений, что наркотику присуще некое фаталистское очарование, которое ставит девушек, подобных ей, выше правильных баб. То есть она устала трахаться со всеми подряд из своего квартала и искала повод оправдать перемены в себе, чтобы не казаться занудой. Она подсела через шесть месяцев после того, как придумала эту фигню насчет романтики и обнаружила, что вместо того, чтобы держаться гордо и бодро, ебет за деньги старых уродов. Мы всегда были в довольно дружеских отношениях, и она дала мне доллар, а я сказал, дескать, очень клево, что ты слезла. Добавил, что увидимся, и она пошла дальше. Я подумал, что она подсядет обратно примерно недели через две.