Читать книгу "Забытый человек - Дарья Бобылева"

Одного взгляда на поле за воротами было достаточно, чтобы понять, в чем дело, и немного огорчиться. Все оказалось проще и скучнее, чем представлялось Тамаре Яковлевне. Там, где раньше была подозрительная стройка, теперь стояло большое приземистое здание из стекла и металла. Здание было освещено изнутри, и ярко-оранжевый свет вырывался из широких окон, столбом уходил вверх через стеклянную крышу. Так светятся города, когда подъезжаешь к ним на ночном поезде, или летающие тарелки, торжественно похищающие в кино наивных американцев.

– Еще чего придумали… – пробормотала Тамара Яковлевна и повела носом – запах роз пробивался даже сквозь ее хронический насморк.

Вскоре все товарищество «Облепиха» уже знало, что «эти сволочи» построили рядом с поселком оранжерею для роз, а ночью подсвечивают ее мощными лампами, поскольку капризным цветам нужен очень длинный световой день. Сияние оранжереи мешало, в сущности, только Палычу, безжалостно заливая по ночам третий этаж его дачи. Спал Палыч на первом, но его возмущал сам факт.

Кто именно «эти сволочи», было непонятно, поскольку распространитель информации, сумбурный Палыч, сведения имел, как всегда, обрывочные. Когда в прошлом году упал столб и весь поселок на три дня остался без электричества, председатель тоже не мог толком объяснить, что произошло и когда починят.

Когда Палычу задавали уточняющие вопросы, он наливался краской и бурлил:

– Да, кто?! Кто у нас розы выращивать будет? Тут только садовые идут, а не эти всякие… сорта! Лишь бы урвать! Торгаши. Черные наверняка. Олигархи с жиру бесятся. Разворовали, теперь беспредельничают. Мафия! Что хотят, то и творят…

– А пахнет-то этими розами как, это ж невозможно… – пытались возмущаться дачные старушки, втягивая ноздрями воздух и невольно расплываясь в мечтательной улыбке.

– И брызгают химией! – распалялся председатель. – Все отравят!

Сам факт света возмущал Палыча три дня. Он бегал с бумажками, сочинял жалобы и даже всерьез грозился их куда-то отправить.

Вечером третьего дня все еще кипящий Палыч шел по участку в туалет. Поглощенный воображаемой войной со «сволочами», он чуть не врезался в Изольду Марковну, которая стояла на дорожке и смотрела на темнеющее небо с яркими, торжественными облаками.

– Красиво, – сказала Изольда.

– Красиво?! – моментально завелся Палыч. – Кто им разрешал нас подсвечивать, как… как мессершмитт?! Нас они спросили?! Завтра всё отправлю! Пусть их все-е-е проверят – и пожарные, и санэпидстанция, и экологи там всякие…

– Ничего ты не отправишь, – спокойно возразила прямая, величественная Изольда. – Ты даже не знаешь куда. Лишь бы на виду быть… Вон, три этажа отгрохал. Со всех сторон видно, торчит, как каланча. У тебя же все самое большое должно быть. Думаешь, не заметят твои проверяющие?.. Старый, а все карабкаешься, зубами цепляешься – лучше, больше, жирнее, чтоб уважали, чтоб говорили: значительный человек Иван Палыч… А зачем тебе это, Ванюша?

Палыч, которого будто колодезной водой окатили, сначала покраснел, потом побелел, потом запыхтел. Изольда, надежный тыл, домовитая собирательница – и вдруг так… так… Он все пытался подобрать слова, выплеснуть на нее эту обиду и тоже попасть в мягонькое, в чувствительное, метко и культурно, как полагается заслуженному человеку. А Изольда подошла и поцеловала Палыча в лысину. Пахло от нее стиральным порошком и старостью.

– Успокойся, сердце беречь надо. Лучше посмотри – как красиво…

И Палыч, вместо того чтобы достойно ответить на ее выпады, послушно посмотрел вверх. Акварельные оранжевые мазки на лиловом вечернем небе – это и вправду было красиво. Надрывались кузнечики, запах роз, к которому все уже привыкли и принюхались, оставлял сладковатый привкус во рту. И на смену обиде пришел покой, а жалящие слова Изольды бесследно растворились в непримечательном прошлом.

– И правда, – снисходительно согласился Палыч. – Ничего.

Людмила сидела на скамейке возле дачи, отхлебывала холодный чай и с удивлением наблюдала, как соседка Яночка, нервно шлепая на потном теле комаров и чуть не плача, уничтожает на своем участке розы. Яна отыскивала захватчиц среди других цветов и в траве, выдергивала изящные колючие стебли из земли и сваливала в кучу. Руки и коленки у нее были расцарапаны, как будто она дралась с кошками, а одна роза, уже раскрывшая бледно-розовый цветок, успела впиться ей в щеку, пока Яна дергала ее во все стороны, пытаясь оборвать крепкий корень.

– Откуда они? – бормотала Яна, морщась и тяжело дыша. – Откуда они, откуда, откуда?..

Жаловаться Палыч никуда не стал, и лето опять потекло легко и спокойно, как розовое варенье в блюдечко. Это варенье тогда некоторые мастерицы варили – роз было видимо-невидимо, и они все разрастались, заглушая другие цветы. Вареньем удивляли безотпускных тружеников, приезжавших на дачу только в выходные. Это были в основном отцы семейств, неизменно привозившие уксусные шашлыки, сосиски и выпивку, а потом всю ночь восторженно гоготавшие вокруг мангала. Они поначалу удивлялись и безудержному южному цветению, и варенью из розовых лепестков, и густому томительному аромату в воздухе, и ночной иллюминации. Потом привыкли и перестали замечать. И гоготать по ночам тоже отчего-то перестали.

Вера Петровна гремела оконной рамой и тонким, жалобным голосом звала:

– Таня! Та-аня! Я не могу закрыть окно! Таня!!!

Невестка Таня вошла в кухоньку, внимательно посмотрела на Веру Петровну, на ее подернутые пленкой, почти ничего не видевшие глаза, на давно и старательно отрепетированное выражение лица – безвинно-страдальческое, как у престарелой крошечки-Хаврошечки.

– Это, Верочка, розовый куст разросся. – Таня отодвинула измятые цветы, ложившиеся прямо на подоконник, и потянула створку окна на себя. – А может, не будем закрывать? Душно.

– Нет-нет-нет, – изящно покачала головой Вера Петровна. – Пчелы летят, осы, ты разве не слышишь? Сплошное жужжание.

Она выговаривала «жюжжяние». Таня покорно закрыла окно. Вера Петровна подошла поближе и принюхалась.

– Таня, ты надушилась?

Напудренная, нарумяненная, яркоглазая Таня смутилась:

– Немножко…

– Ты в город едешь? Купи мне банок трехлитровых, марлю обязательно, валокордина и то мое лекарство от печени, запиши…

– Нет, Верочка, я никуда не еду. Я просто… чуть-чуть… для красоты.

– Угу, – поджала губы Вера Петровна. Она уже давно не видела толком ни сына, ни Таню и искренне полагала, что невестка – все та же смазливая вертихвостка из провинции, которая спит и видит, как бы облапошить бедного мальчика.

Таня вышла в сад, огорченно покусывая мягкие розовые губы. А потом закрыла глаза, вдохнула ленивую розовую сладость и снова представила, что она на заграничном морском курорте. Море слепит, солнце яркое, почти жжется, и Таня яркая, сбросившая все свои лишние килограммы, и тоже жжется: берегись, даже смотреть не смей, если ты не загорелый, обходительный иностранец с огромной яхтой… А вокруг пальмы, и белоснежный камень, и опьяневшие пчелы кружат над цветочным ковром. Розы красные, белые, желтые, лиловые, пестрые, с лохматыми лепестками, с разноцветными прожилками…