Читать книгу "Путешествие в бескрайнюю плоть - Ринат Валиуллин"

– А мыши, разве вы не слышали про компьютерный вирус, который передают мыши, чума уже захватила планету. Ежедневно их выбрасывают на рынок миллионами. Через этих маленьких животных можно распространять любую инфекцию, прежде всего они поражают мозг и центральную нервную систему. Достаточно одного прикосновения, и ты уже неизлечим, тебе уже не хочется гладить ни любимых собак, ни любимых. Самое страшное то, что в первую очередь страдают дети, они, как никто, склонны к компьютерной зависимости. А эти твари-грызуны живучи и неприхотливы, могут жить без воды и пищи, покладисты, им не нужны клетки, они спят, как собаки, на ковриках.

– По-моему, Алекс, ты стал слишком впечатлительным. Я слышал только про акул, которых использовали против неверных за вторжение в территориальные воды, да и то всё это мне кажется маловероятным, – попытался успокоить своего друга Бледный.

– Ну не только животных, что скажешь про насекомых, которых выращивают для ведения подобных войн? Эпилептики-смертники были зарыты заживо и скормлены червям в каком-то горном ауле, и когда у тех, в свою очередь, начался припадок, это спровоцировало трещины в коре головного мозга земли, сотрясение её мозга, толчки стёрли с её лица несколько городов, они превратились в руины, сам Рихтер со шкаликом какое-то время спустя констатировал десятибалльное землетрясение.

– Руины привлекают туристов, – практично заметил Оловянный.

– А недавно гигантскую стаю бабочек вспугнули атомным взрывом, якобы были обычные испытания, бабочки крыльями так намахали, что вызвали понижение давления, практически создали вакуум в одном штате, при высоком в соседнем, и как следствие – появление торнадо, который снёс крыши не только домам, но и губернаторам этих штатов, и прочим.

– Кстати, уже подъезжаем, скоро супермаркет, – прервал разболевшуюся фантазию своего напарника Оловянный.

– После твоих рассказов на запад ещё сильнее захотелось, какая-то необъяснимая сила вытесняет меня отсюда, с родной земли.

– Это страх, если уж засел в башке, то растёт как на дрожжах, вот он тебя и вытесняет из собственного сознания.

– Я не ожидал этого хода слоном, не был готов. Может, всё же на запад?

– А Фолка куда?

– В добрые руки. Погибнет он без присмотра.

Машина остановилась у супермаркета. Он сверкал пищевым оазисом в пропасти ночи, автомобили подъезжали и уезжали, как железные тележки с пустотой, толкаемые гастарбайтерами, каждый возил личную пустоту на своём транспорте и каждый хотел её чем-то заполнить, хотя бы едой.

– Спасибо, – поблагодарили люди с тротилом и вышли.

– Ну что, Фолк, будем прощаться, душно здесь стало: мы дальше на запад поедем. Извини, что не смогли тебя похоронить по-человечески, времени не хватило, да и рука не поднялась, привязались мы к тебе. Обиды на нас не держи. Да и сам себя в обиду не давай. Привет там всем, если кого из наших встретишь. Даст бог – свидимся.

Машина утонула в нефти ночи. Я присел прямо на асфальт (как я устал лежать) под луной и огромной вывеской «Супермаркет», магазин, где можно купить всё. «Пожалуй, я бы купил себе этот космический прожектор», – подумал я. Свобода – как замечательно её почувствовать, неужели есть что-то более приятное, неужели власть? Очень хотелось пить, я встал и двинулся в пасть магазина.

* * *

Так как умирать человеку, который знает, что должен, но не знает, когда и как, он должен просто к этому привыкнуть, как к любви, как к дружбе, как к мусору, который надо выкидывать каждое утро. Только следующее будет уже без меня, но сначала должны умереть все те, кого я знаю, хотя бы в моём сознании.

Пространство, где нет других, других лиц, и я затираю его своим, своим пространством, своим человечеством, которое вымрет как вид, я чувствую, как оно уже выплёскивается за край, и я исчезну туда, где я не был ни разу, из этой комнаты, где не смог прижиться, где вся мебель – это мои одеревеневшие руки и ноги, минимум соседей-мыслей, остались самые страшные и живучие, где тишина режет глаза и крыса-темь грызёт мою мебель, делая предсмертный маникюр. На самом деле, мне уже надоело бороться, я уже на лопатках – туше, я признаю себя побеждённым и буду лежать, пусть смерть возьмёт меня сверху, если она любит сверху… Цепляюсь за жизнь ещё по инерции, словно плющ за стену. Смерть – это худшая, из которых я делал, адская работа – вот чем занимаются в аду. Чувствовал, как запекается кровь в жилах, в капиллярах моей сущности, она, вскипячённая, остывала. Я пытался изо всех сил шевелить непослушными пальцами, но скоро понял, что на это уходит слишком много энергии, воздуха. Что же лучше: перспектива на прошлое или бесперспективность будущего? Если ты удручён настоящим, сомневаешься в будущем, неизбежно скатываешься в прошлое. Я готов был пожить и в прошлом, только бы в живых. Лёжа на спине, я снова шевелил пальцами, только бы не остыли, руки, как не видящие ничего глаза, очково быть слепым. Я играл очком… Траурный марш.

Казалось, я выбрал весь кислород до атома и уже нахожусь в вакууме, потому что все мои отчаянные глубокие вздохи душили ещё сильнее. В лёгких не было той лёгкости, наверное, они уже отекли и могли только хрипеть, как у животного в последней агонии. Жизнь так смертельна. Я грыз жёсткую резиновую прокладку футляра, тянул зубами с таким откровением, что даже не сразу заметил, что один из них уже сломан. Выплюнул кусок кости в темноту: меня найдут здесь беззубого, скажут, что он сломал зуб об смерть. Интересно, как я выгляжу щербатый? Кончик языка интуитивно нащупал нерв обломка в десне. Больно – это верный признак, что я ещё жив. Да, нервы ни к чёрту, больно лечить зубы без анестезии, а умирать без неё в тысячу раз больнее. Это была какая-то другая, неведомая боль, так, сплёвывая своё тело, я уходил в сладкий вкус собственной крови, который преследовал меня, пока она не свернулась чёрной кошкой в углу ночи.

* * *

День был убит в самом расцвете. На небе рана, кровь запеклась на горизонте над самым морем, вата облаков не могла остановить кровотечения, скорбные сумерки уже печатали некролог: убийство средь бела дня, жертва лежала на горизонте в ящике неба, человечество в восхищении, в шоке. Закат жизни – как красиво, как талантливо. Занавес ночи и аплодисменты волн.

* * *

Вдруг я почувствовал, что ящик подняли, потащили куда-то. Ура, наконец-то, я же был уверен, что меня спасут. Про меня вспомнили. Чёрт, а я уже тут наложил полные штаны, какой же я трус… Человеку свойственно думать о самом худшем, копаться в этом, закапываться, хоронить себя и материть всех, и кричать о помощи. А на самом деле нет повода для волнений, они и есть, извилины, их причины, и волнуются они не по содержанию, а по форме.

«Куда же они меня несут?» – думал я, лихорадочно глотая воздух…

– Люди, откройте, мне здесь нечем дышать… Я задыхаюсь, – шипел гербарий моих губ.

В этот момент ящик замер, доброжелательно лязгнули замки. Электричеством ударило по глазам. Свет и воздух – как я по ним соскучился. Высушенным ртом начал изо всех сил откусывать воздух, будто это был кусок говядины, а я не ел целую жизнь.