Читать книгу "Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев"

Родитель помаргивал густо орошенными глазищами. Он не только слышал, но и понимал все, о чем толкует бесхитростный бизон. Что он ему сейчас мог возразить? Кнута не было, не было его власти.

Мать копошилась рядом, запрещающе взмахивал седыми косицами доктор Базилевич — он был из польских инсургентов, владимирские доктора его от постели старика тащили, — не могли оттащить; выговориться хотелось, в кои‑то веки перед отцом-владетелем.

— Я забросил, папаша, университетскую науку, я вернулся к дедовскому порогу. Ради чего? Ради оправдания вашего своежительства. Должны понять хоть это. Черный дубовый крест под Покровом — разве я не содрогался при виде его?

Мать уже в гневе тащила за рукав. Умирающий отец, не в силах ничего возразить, помаргивал запрещающе — на большее не хватало сил. Но бизон‑то, бизон — он рогами пырял в умирающего:

— Я возьму дедовское дело в свои руки, — нов руки чистые, ничем не запятнанные. Имею ли право, папаша?

Тимофей Саввич всепрощающе моргал, уже не в состоянии ни поощрить, ни возразить упрямому бизону, который и на смертном одре пыряет сыновьими рогами. Его жизнь кончалась; какова‑то будет жизнь третьепереходная?

Мать что‑то запрещающе вскрикивала, доктора роптали, но образумил тихий толчок Данилки:

— Кажись, начинается.

— Начинается — что?!

Савва‑то ведь понимал — что именно. Он заискивающе попросил своего кучера:

— Ничего, осведомляй меня. Ничего, мотайся взад-вперед. Видишь — и тут и там я прикован?

Видел верный Данилка. Успокаивал:

— Пока что терпимо, Савва Тимофеевич. Она просит только — не огорчай отца. Она — значит, Зинуля. Сама мается, его успокаивает. Есть ли предел женскому всепрощению?

— Гони обратно, Данилка. Скажи: у нас все ладком, пусть ладком и рожает. А какие лады? Его опять понесло:

— Папаша, у нас много разнородья, но ведь мы — Морозовы? Тимофей Саввич моргал вроде как утвердительно.

— Я хочу обновить все производство, я хочу сделать. Мать, Мария Федоровна, больше не могла терпеть:

— У него жена рожает, у него отец умирает, аоно каких‑то делах толкует! Да что же вы за людцы, Морозовы?!

Она в этот момент забыла, что и сама, из мордовских купчих возродясь, давно стала Морозовой. Может быть, после лежащего на одре Тимофея Саввича, самой главной. Савва, сидевший у постели отца, вскочил:

— О чем вы, мамаша?

— О том. О твоем беспутстве!

Он слишком‑то путным себя не считал, но чего же так?

— Мамаша, я сейчас к Зинуле слетаю!

— К Зиновее?

Она даже при родах не могла ее иначе назвать. Савва грохнул стулом у постели отца и крикнул безвылазно дежурившему Данилке:

— Домой!

Зинаида была бледна, безобразно потна и стыдливо прятала мокрое лицо в подушку.

— Зинуля, я как на распятии. Что мне делать?

Она все‑таки чуть-чуть повернула некрасивое, распухшее лицо:

— К отцу идтить. Я как‑никак сама опростаюсь.

И здесь он был не нужен. Тем более что нянюшки и откуда‑то взявшиеся акушерки его взашей толкали:

— И-и, муженек! Не твое это дело!

Данилка в обратную рысака мчал, который, конечно, не понимал этой челночной гонки. Хоть и ткачи вы, Морозовы, но челнок‑то — таковский? Право, человеческим языком говорил рысак, сбрасывая на снег с языка грязную пену. У отца все то же: пяток хорошо подзакусивших врачей, орда приживалок и богомолок, он сам, отвечавший на вопросы сына лишь помаргиванием седых ресниц. О роженице Зиновее никто не спросил, даже мать не приняла это во внимание. Сказала как ошпарила:

— Хорошо, что он все‑таки успел на меня перевести капиталы. Бегай потом по судам! Савва долго не мог взять в толк ее заботы. В эти часы он, кажется, любил отца и с неподдельной скорбью воспринимал его тяжелые, прощальные вздохи.

Вскоре последовал второй удар. Нет, третий.

Первый был при злополучной забастовке, которую все газеты прозвали «Морозовской стачкой».

Второй был при злом разговоре с наследником-сыном.

А третий, если уж считать правильно?.. В третий раз он сам себя ударил, морозовским обухом по лобастой старой голове.

Впрочем, не так и стар был Тимофей Саввич Морозов, младший наследник Саввы Васильевича; тот чуть ли не до ста лет дотянул — сыну его уготован был крест на седьмом десятке. Разумеется, на Рогожском обжитом кладбище. Рядом с назидательным крестом Саввы Васильевича, родоначальника всех разбухших ветвей морозовского древа.

Древо, оно ведь от корней новыми побегами отрастать должно?

Глава 2. Таинственная Бухара

Из всего громадного отцовского наследия были две далекие, по сути неуправляемые, вотчины: Урал и Бухара. На Урале терлись из местного камня и в дубовых бочках привозились в Орехово-Зуево, наконец‑то ставшее городом, первосортные естественные краски; из Бухары, с собственных плантаций, в тюках привозился хлопок. Две ипостаси великого морозовского дела. Обе — недосягаемые; рукой не ухватишь. Тимофей Саввич ни с правой, ни с левой руки там не бывал. Закуплено, и вся недолга. Управители правили. Разумеется, воровали, как без этого? Но главное‑то — паршивое сырье слали. Сделай из него дельную «штуку»!

Отложив более близкий и доступный Урал на второй заход, Савва Тимофеевич после смерти отца настрополился, как он говорил, на Бухару. Дело хлопотное и небезопасное. Не так уж и много времени прошло, как «белый генерал», генерал Скобелев, навел там российские порядки. Прежние договоры были заключены отцом еще с эмиром бухарским; эмир и сейчас в здравии пребывал, но каковы‑то договоренности? Хлопок, хоть и с собственных плантаций, поступал не чище пеньки. Выработай из него добрый гипюр! Савва долго прощался с Зинаидой и губошлепистым сыном, которого в честь деда назвали Тимошей. Сына целовал как должно, щекоча усами, а ее с осторожным понятием: кажется, в милой утробице уже новое дитяти завелось.

— Что‑то крутенько у нас! — ласково посмеивался он.

— Как у тебя не будет крутенько! — тоже ласково, но и охально отвечала она на его последние поцелуи.

С тем и расстались как раз в самое время, на Петров пост.

Путь его лежал из Нижнего по Волге на Каспий.

На юг тянули несколько железнодорожных линий. На Кисловодск, где стало модным принимать ванны и вообще дышать кавказской экзотикой. На Кишинев, и даже дальше, на Бухарест, — в свое время поторопила слезная Болгария, освобождавшаяся русскими штыками от туретчины. Наскоро варганили даже Закаспийскую дорогу — по следам «белого генерала» Скобелева: новые азиатские границы надо было охранять. Но везде безбожно воровали и рельсы клали так-сяк.