Читать книгу "Элегантность ежика - Мюриель Барбери"

А потом снова стали обсуждать мадам Мишель. По мнению Какуро, ее кота зовут Львом в честь Льва Толстого, и мы оба сошлись на том, что консьержка, которая читает Толстого и книги издательства «Врен», — явление незаурядное. У Какуро есть определенные основания думать, что она любит «Анну Каренину», и он решил прислать ей этот роман в подарок: «Посмотрим на ее реакцию!»

Но моя сегодняшняя глубокая мысль не об этом. Меня навел на нее Какуро. Речь зашла о русской литературе, которую я совсем не знаю. Какуро объяснял, за что он любит романы Толстого: с одной стороны, они «универсальны», а с другой — все происходит в России, в стране, где на каждом шагу растут березы и где аристократам, когда началась война с Наполеоном, пришлось заново учить русский язык, потому что раньше они разговаривали только по-французски. В общем-то обычные взрослые рассуждения, но у Какуро все получается как-то особенно вежливо. Что бы он ни высказывал, его всегда очень приятно слушать, поскольку он обращается именно к тебе, говорит именно с тобой. Первый раз встречаю человека, которому во время беседы важна я сама, он не думает о том, какое производит на меня впечатление, и во взгляде его читается: «Кто ты? Ты хочешь со мной говорить? Как приятно с тобой общаться!» Вот это я и называю вежливостью: когда с тобой считаются и ты это чувствуешь. Честно говоря, Россия и русские с их великой литературой меня как-то мало волнуют. Они говорили по-французски? Ну и что? Я тоже, и к тому же я не угнетаю мужиков. Но березы, я не сразу поняла почему, задели меня за живое. Какуро рассказывал о русской природе, о том, как качаются и шелестят березы, и я вдруг ощутила удивительную легкость…

Потом-то я сообразила, откуда взялся восторг, захвативший меня, когда Какуро упомянул русские березы. То же самое со мной творится каждый раз, когда говорят о деревьях, не важно каких: о липе перед деревенским домом, о дубе за старым амбаром, о раскидистых вязах, которых больше нет, о соснах вдоль дороги, которые сгибает ветер с моря, и т. д. Любовь к деревьям так свойственна человеку, в ней столько тоски по детским радостям, она придает нам столько мужества, заставляя осознать свою малость по сравнению с природой… да-да, мысли о деревьях, об их величественной безучастности и о нашей к ним приязни напоминают нам о том, что мы ничтожные, жалкие паразиты, кишащие на поверхности земли, и делают достойными жизни, ибо мы способны преклоняться перед изначальной красотой.

Какуро говорил о деревьях, а я, забыв о психоаналитиках и об умниках, не знающих, чем бы занять свой ум, вдруг почувствовала, что расту как личность, когда проникаюсь этой великой красотой.

Летний дождь

1 В подполье

Итак, я нацепила очки и прочитала заголовок:

Лев Толстой. «Анна Каренина».

Приложена карточка:

Мадам!

Позвольте преподнести Вам эту книгу, памятуя о Вашем коте.

Искренне Ваш

Какуро Одзу

Всегда приятно убедиться, что ты не параноик. Мои подозрения оправдались. Я разоблачена. Дикий страх охватил меня. Я машинально встала, снова села. Перечитала карточку.

Внутри у меня произошла — как бы это сказать поточнее — перестановка: возникло странное чувство, будто один стержень заменили другим. У вас такого не бывало? Когда внутри что-то резко меняется, что именно — не передашь словами, и состояние, и обстановка, как при переезде в другое жилище.

… памятуя о Вашем коте.

И вдруг, не веря собственным ушам, я услышала смешок, сорвавшийся с моих же губ.

Конечно, все это тревожно, но до чего забавно!

Повинуясь опасному порыву — для того, кто ведет подпольный образ жизни, все порывы опасны, — я взяла листок бумаги, конверт и шариковую ручку (оранжевую) и написала:

Благодарю, не стоило.

Консьержка

Осторожно, как индеец на тропе войны, я вышла в вестибюль — никого — и сунула письмо в почтовый ящик месье Одзу.

Потом поспешно, пока никто не появился, вернулась к себе и без сил, но с чувством выполненного долга рухнула в кресло.

И тут на меня нахлынуло.

Нахлынуло сама не знаю что.

Дурацкий порыв не только не прогнал страх, а усилил его стократно. Все сделано неправильно. Теперь вот мучайся и жди, что будет.

Достаточно было написать: «Не поняла. Консьержка».

Или так: «Это какая-то ошибка. Возвращаю Вам пакет».

Или еще короче: «Не по адресу».

Хитро и исчерпывающе: «Я не умею читать».

С подковыркой: «Мой кот не умеет читать».

Тонко: «Благодарю, но подарки делают на Новый год».

Или строго формально: «Подтвердите, пожалуйста, возврат».

Я же вместо этого промурлыкала, как в светском салоне: «Благодарю, не стоило».

Я вскочила и рванулась к двери.

Но поздно, поздно!

Мимо окна к лифту прошел Поль Н’Гиен — он вынул почту и держал все в руках. Я пропала.

Остается одно: затаиться.

Что бы ни случилось, меня нет, я ничего не знаю, ни на что не отвечаю, никому не пишу, сижу мышкой.

Прошло три дня настороженного ожидания. Я стала уговаривать себя, что того, о чем я решила не думать, на самом деле и нет, но думаю об этом постоянно и как-то раз даже забыла покормить Льва, который вертится под ногами живым хвостатым упреком.

А сегодня в десять часов раздался звонок.

2 Торжество здравого смысла

Открываю дверь.

Передо мной стоит месье Одзу.

— Мадам, — говорит он, — я очень рад, что мой подарок вас не рассердил.

Я так растерялась, что ничего не поняла и забормотала:

— Ну да, ну да.

А сама чувствую: пот с меня так и льется. Продолжаю говорить с трагическими паузами:

— То есть нет-нет. Конечно, большое спасибо.

Он мило улыбается:

— Мадам Мишель, я пришел не затем, чтоб вы меня благодарили.

— Не затем? — мямлю я, соперничая в искусстве изъясняться «замирающими на губах словами» с Федрой, Береникой и несчастной Дидоной.

— Я пришел пригласить вас поужинать со мной завтра вечером. Мы могли бы поговорить о том, что нам обоим по душе.

— Э-э… — промычала я. Ответ — короче некуда.

— Поужинаем попросту, по-соседски.

— По-соседски? Но я же консьержка! — выговариваю хоть что-то связное, хотя в голове полный сумбур.

— Одно другому не мешает, — отвечает он.

Матерь Божия, Пресвятая Богородица, что делать?