Читать книгу "Станция Бахмач - Исроэл-Иешуа Зингер"

Ночью Фрадкин прилег на приготовленную крестьянкой свежую солому, которая была накрыта чистой простыней из грубой деревенской холстины. Солдаты жгли костры, ели яйца и пили молоко, купленное у крестьянок за бумажные деньги. Больше всех наторговал Макс Шпицер на свои женские безделушки. Как и прежде, вернувшись с полей после удачной ночи, он разбудил галицийских земляков и рассказал им о своих похождениях.

— Евреи, лучше не спрашивайте, — просил он их. — Я тут поразвлекся с одной гойкой, чтоб ей провалиться…

На следующий день, через несколько часов после того, как полк покинул гостеприимную деревню, со всех ржаных полей, из-за всех кустов и пригорков полетели пули.

— Ложись! — скомандовал Фрадкин. — Огонь!

Солдаты начали стрелять во все стороны. Фрадкин, укрывшись за густым деревом, обследовал местность в бинокль.

— Мы перешли границу царства Митьки Баранюка, — сказал он побледневшему политруку Лукову, который еще не нюхал настоящего пороха.

После нескольких залпов из винтовок, на которые не последовало никакого ответа от невидимого противника, Фрадкин приказал своим бойцам растянуться в цепь и двигаться с разных сторон обратно к деревне. Когда полк с выставленными штыками вошел в деревню, там все было тихо-мирно. Крестьяне стояли в поле, у амбаров и хлевов, вскапывали землю, запрягали волов.

— Знать не знаем, ведать не ведаем, — прикидываясь дурачками, отвечали крестьяне, занятые мирным трудом. — Это в вас чужие стреляли. Наши — мирные. Все в поле.

— Вы меня этими старыми песнями не купите, братцы, я их наизусть знаю, — сказал Фрадкин и, не тратя времени, приказал солдатам выводить коров и лошадей из хлевов и стойл. — Или бандитов отдавайте, или скотину.

Крестьяне почесали в затылках и сразу же сознались:

— Они были здесь, сукины дети, были, да сбежали. Теперь ищи-свищи. Схоронились.

— Из-под земли их мне достаньте, — спокойно сказал Фрадкин, вынимая карманные часы, — даю вам четверть часа.

Через четверть часа, минута в минуту, крестьяне постарше привели пятерых помоложе, связанных веревкой.

— Это все, остальные удрали, товарищ командир, — сказали они, — теперь мы говорим чистую правду, вот те крест… Отдай нам скотину.

В тот день солдаты вырыли две могилы для двух своих однополчан, которые первыми получили пули на ржаных полях. Политрук Луков был краток в своих речах над могилами, краток в своем прощании с павшими товарищами — товарищем Чангом, китайцем, и колонистом из Моисеевки товарищем Гузиком, которых вечно будет помнить мировой пролетариат. Так же краток был и командир Фрадкин в своих приговорах пяти выданным крестьянам. Конфисковав у них лошадей и коров, он приказал отвести осужденных к первой попавшейся стенке и выдать им столько свинца, сколько они заслужили.

С этих пор пулемет больше не тащили на плечах пехотинцев, а везли на тележке, в которую была запряжена конфискованная лошадь. Остальных лошадей выдавали каждый раз передовому охранению, когда нужно было выслать вперед разведчиков. В единственную пушку, несмотря на то что к ней не было снарядов, запрягли двух волов: артиллерия должна была нагнать страху на неприятеля.

Чем дальше шел полк, тем короче становились речи политрука Лукова над могилами павших товарищей, тем меньше командир Фрадкин церемонился, ставя захваченных бандитов к стенке. За счет лошадей, конфискованных у расстрелянных, число кавалеристов в полку росло каждый день. Венгры гордились тем, что они снова в седле. Фрадкин хоть и служил в пехотном полку, но не уступал венграм в верховой езде. Он привык к лошадям с детства в колонии, где друзья давали ему ездить верхом. В слишком длинной шинели, которую он всегда надевал прохладными вечерами, в папахе, с винтовкой за спиной, Фрадкин сидел на лошади, как влитой, и осматривал окрестности в бинокль. Разведчики принесли ему известие о вооруженных отрядах Митьки, которые выступили против него. Это подтверждали и отдельные вооруженные крестьяне, которых то там, то тут ловило передовое охранение.

— Теперь начнется то, что должно было начаться, товарищ Луков, — сказал как-то Фрадкин политруку, который не отходил от него ни на шаг, как будто искал у него защиты, — и я доволен. Потому что война должна быть войной.

— Точно, война должна быть войной, — повторил политрук Луков, чтобы подбодрить себя.

* * *

Восемь дней продолжались регулярные бои между интернациональным полком под командованием Пинхаса Фрадкина и отрядами атамана Митьки Баранюка.

Фрадкин вел бои по всем правилам военного искусства, с передовым охранением, окопами, ударами во фланг, с захватом позиций на высотах или на деревенских кладбищах, где было удобно укрываться за крестами и надгробиями, со связными, даже с полевым телефоном, выделенным ему командиром Козюлиным, который наладили немецкие резервисты из группы «Спартак». Столярным карандашом, который он носил за голенищем, Фрадкин нарисовал на плакатах политрука Лукова карту местности для сержантов и капралов, которых посылал с отдельными отрядами. Бывалые иностранные солдаты могли ориентироваться по этим картам в чужой стране. Ночи были беспокойнее, чем дни, потому что люди Баранюка охотнее нападали по ночам. Никто не мог быть уверенным в том, с какой стороны из мрака вылетят его всадники. Фрадкин расставлял дозоры повсюду: в кустах, на деревьях, в стогах сена, но, сколько ни стереги, нельзя было полностью защититься от Митькиных всадников, которые вырастали как из-под земли и с саблями наголо бросались на аванпосты интернационального полка. Фрадкин теперь совсем не спал по ночам. Только днем, когда было спокойней и солдаты устраивались на постой в какой-нибудь деревеньке, он мог вытянуть ноги на несколько часов, не снимая одежды, в сапогах и с наганом в кармане, готовый ко всему.

Политрук Луков уже не произносил речей над каждым павшим товарищем в отдельности, но над несколькими убитыми сразу, уверяя их, что они могут спать спокойно, потому что революция их не забудет. Фрадкин больше не судил схваченных людей Баранюка. Выпытав у них все, что можно о силах и позициях атамана, с них снимали одежду, которую забирали себе вместо своей, оборванной, и, недолго думая, пускали их в расход; так же поступали и отряды Баранюка с пленными солдатами интернационального полка.

Именно потому, что Митька Баранюк избегал сражения днем, Фрадкин искал возможности помериться с ним силами засветло. Митька отступал все ближе к Зикеевке. Пинхас Фрадкин шел за ним по пятам. Полк наступал на атамана со всех сторон, охватывая его силы кольцом. Местность была равнинной, безлесной, спрятаться было негде. Митька Баранюк несколько раз пытался прорвать кольцо, которое становилось все теснее. Фрадкин загонял его обратно плотными ружейными залпами, трещащими пулеметными очередями и ручными гранатами, которые очень ловко бросали иностранные солдаты.

Самый «горячий» прием оказала интернациональному полку последняя крепость, сама деревня Зикеевка, которую он окружил со всех сторон в первой половине солнечного дня. Отовсюду свистели пули: из домов и хлевов, из амбаров и картофельных погребов, с деревьев и из стогов сена. Идя в атаку, интернациональный полк сыпал проклятьями на всех языках. Раненые в муках призывали Бога по-немецки и по-венгерски, по-еврейски и по-китайски, по-чешски и по-татарски. Фрадкин направил пулемет на деревню и, лежа за ним, бросил в бой гранатометчиков.