Читать книгу "Японский парфюмер - Инна Бачинская"

Я не стала объяснять, что я не детектив. В криминальных романах меня всегда поражает легкость, с которой сыщики врут, блефуют, провоцируют, играют с подозреваемым как кот с мышью. Мне, правда, соврать пока еще трудно, но промолчала я сейчас вполне непринужденно.

— Я хочу поговорить с вами о вашей бывшей сотруднице Алине Горностай. — Алина не взяла фамилию мужа, оставила девичью. Это признание я вырвала у Ситникова, который, по-моему, начал меня избегать.

— Об Алине? — удивился он, разглядывая меня. — Алина, — повторил он еще раз, словно пробуя имя на вкус. — Да, была такая… А могу я спросить, чем вызван ваш интерес?

— Дело в том, что сестра Алины покончила с собой, не оставив ни письма, ни записки. Разумных объяснений этому нет. После смерти сестры она была в депрессии. Пока это единственная причина, которую рассматривает следствие. Я не могу открыть вам всего (интересы следствия, видите ли… ах ты, лгунья!), но возникла необходимость вернуться к событиям, связанным со смертью Алины.

— Если я правильно вас понял, вы — частный детектив. Какое отношение вы имеете к официальному расследованию?

— К нам обратился за помощью муж Елены, Александр Павлович Ситников.

Каспар охнул от подобного нахальства.

— Ситникова знаю. Толковый парень. Я не знал, что его жена… умерла. И он хочет разобраться сам… с вашей помощью?

— Да. Поэтому я здесь. Я хочу знать, что за человек была Алина. Елена очень переживала гибель сестры, возможно, это явилось причиной… Не знаю. А, кроме того, не исключена возможность, что эти две смерти взаимосвязаны…

— Ладно, — перебил Игорь Петрович, — не умеете вы врать убедительно, Екатерина Васильевна. Не знаю, зачем вам все это нужно, ведь велось следствие… ну, да ладно. Буду с вами честен и откровенен. Хотя о мертвых, как вы сами знаете… Да, Алина Владимировна работала у меня около полугода, насколько я помню. До своей нелепой гибели. Взял я ее к нам юрисконсультом по просьбе старинного приятеля и держал на работе именно по этой причине. Иначе уволил бы сразу после испытательного срока, через три недели, так как чувствовал, что мы с ней не сработаемся. А может, и надо было. Почему, спросите вы. — Он сделал паузу. — Дело в том, что Алина была невероятно трудным в общении человеком. Где была Алина — там были конфликты. До прихода к нам она сменила пять или шесть мест работы. Ее беда была в том, что она была идеалисткой. Не в бытовом, расхожем смысле слова, знаете, когда мы говорим о какой-нибудь дамочке, что она «ну, такая идеалистка, такая идеалистка, совсем жизни не знает, все ее обманывают, а она в облаках витает», — пропищал он, явно копируя кого-то смешно и, наверно, очень похоже. — Она была идеалисткой самой опасной разновидности — активной, воинствующей: она все знает сама, истина доступна только ей, все должны поступать так, как она считает нужным. Если окружающий мир сопротивляется — вперед на баррикады! Война! Убежденность в собственной правоте плюс умение подвести юридическую базу делали ее практически неуязвимой. Понятия целесообразности исключались начисто. Она лезла в драку из-за любой мелочи, которую возводила в ранг принципа.

Вы же понимаете, Екатерина Васильевна, что современный цивилизованный человек знает цену ра-зумному компромиссу. Или должен знать, иначе не выжить. Существует также понятие дипломатии. Нужно не лупить друг друга палкой по голове, как дикари, а спокойно обсудить проблему, прийти к консенсусу, как делают нормальные люди во всем мире. Мы ведь торгуем… — Он усмехнулся. — Вот уж не думал, что придется на старости лет менять профессию, я ведь историк по образованию, лекции читал студентам, книги писал… — Ностальгические нотки прозвучали в его голосе. — Все осталось там, в другой жизни. В наше время было принято презирать торгашей. Но ничего не поделаешь — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Да, так вот, мы торгуем, а в торговле, как вам известно, не обманешь — не продашь. Грубо, скажете вы? Согласен, грубо. Грубо, но верно. Товар всякий бывает — то подпорченный, то по срокам хранения не проходит, да мало ли… Санэпидемстанция тоже жить хочет, там хорошо знакомы с понятием ра-зумного компромисса. Ведь не яд же продаем, право.

Игорь Петрович увлекся — хорошо поставленный голос, продуманные паузы, выдержанные интонации говорили о том, что он был незаурядным оратором. Может, ему казалось, что он снова на лекции по истории, как в старые добрые времена, а аудитория — молодые юноши и девушки — внимательно слушает, готовая поймать на слове, задать каверзный вопрос, вцепиться в горло. Я представила себе, как он их… провоцирует, а потом с удовольствием отбивается, поддразнивает и подтрунивает. Играет, как старый, умудренный жизнью пес играет со щенками. То лапой ударит, то куснет, то зарычит понарошку. В институте, я уверена, он слыл за либерала и вольнодумца. А студенты готовы были за ним в огонь и воду. Да, славные были времена…

— Алина устроила мне Варфоломеевскую ночь уже через месяц после начала работы — из-за партии сухого молока из Германии, — продолжал Игорь Петрович, — шестнадцать тонн, не шутка. Купили по случаю, по смешной цене, прямо с таможни, где оно пролежало под арестом несколько месяцев. На момент ареста — что-то там было не в порядке с бумагами — оно было уже просрочено чуть ли не на год. Ну, мы могли бы сбыть его малыми партиями где-нибудь на окраине города, перефасовав в другую упаковку, указав другие сроки реализации. Вы, наверно, осуждаете меня, — Игорь Петрович с улыбкой взглянул на меня, — думаете, вот до чего доходит капитал в погоне за прибылью, как когда-то писали классики. Но, во-первых, что такое срок реализации? Понятие довольно условное. Если, допустим, он истекает тридцать первого декабря, то это вовсе не значит, что первого января продукт не годен к употреблению. Годен! Тем более весь свой товар мы пропускаем через качественный контроль, чем черт не шутит! Заключение по нашему молоку было положительным — к реализации пригодно. И не знали бы мы горя, не вмешайся Алина. «Закон есть закон» — dura lex, sed lex, — она на страже закона, она не допустит, и пошло-поехало! Короче говоря, устроила скандал — ах, народу продаются испорченные продукты! Ах, эти жулики-бизнесмены! И статью в газету тиснула! Могу показать, если интересно. Борец за правду, не побоялась выступить против собственного директора-жулика! — Игорь Петрович потянулся за бутылкой: — По чуть-чуть! — Плеснул мне и себе. — За Алину! Хоть упряма была, глупа, но личность. Личность! Чокаться нельзя.

Мы выпили.

— Ну, думаю, продавать это молоко я не буду, себе дороже. Звоню своей старинной знакомой, заведующей сиротским приютом, знаете, замечательная женщина, подвижница, еще одна идеалистка, но с другим знаком, объясняю ситуацию, честь честью, так, мол, и так, могу подарить вашим подопечным сухое молоко, слегка просроченное. Она чуть не плачет от радости, но долг превыше всего. Я пришлю к вам знакомого санврача, пусть проверит качество продукта, говорит. — Он достает сигарету: — Вы позволите? — Щелкает зажигалкой — трепетный огонь освещает резкие морщины и седые виски, — и продолжает: — Так эта ненормальная, извините бога ради, узнала об этом от своего дружка, был здесь у нас такой, ничтожество и сволочь порядочная, позвонила моей приятельнице, обвинила ее чуть ли не в убийстве детей, садизме, пригрозила судом, позором, одним словом, перепугала до смерти. Та бросилась ко мне, я ее успокоил как мог. Тут же собрал коллектив, говорю, так мол и так, слухи всякие нелепые ходят насчет партии сухого молока из Германии. Хочу сообщить вам, что молоко это по причине непригодности к реализации мы продаем областной пушной ферме, норок кормить. И выдал им чуть ли не часовую лекцию о разведении этого ценного пушного зверька — о рационе, который включает сорок три ингредиента, о витаминах, без которых им не выжить, о том, как они размножаются, и т. д. У меня там друг директором, тоже из бывшей красной профессуры. Так он ни о чем, кроме норок, говорить не может. Ну, и я понахватался. Под конец спрашиваю: «Будут возражения? Бумаги — в красной, «приказной» папке, на обычном месте. Желающие могут ознакомиться». Вот так, «демократия в действии» называется». — Он рассмеялся.