Читать книгу "Джанки - Уильям Сьюард Берроуз"

Остальные были затюканной, безмазовой массой людей. Тип, обожаемый психиаторами. Доктор Фредрикс мог вдохновляться таким материалом для своих штамповок. Был там один худой, бледный маленький человечек с бескровной, почти прозрачной плотью, походивший на холодную обессиленную ящерицу. Он без конца жаловался на пошаливавшие нервишки и большую часть времени бродил взад и вперед по коридорам, повторяя: «Боже, боже мой, я даже не чувствую себя человеком». Сила воли, необходимая для элементарного умения держать себя в руках, у него напрочь отсутствовала, и организм постоянно находился на грани распада на составные части.

Среди больных преобладали старики, глядевшие на тебя озадаченным, тупо возмущенным взглядом издыхающей коровы. Некоторые вообще не вылезали из своих комнат. Одному юному шизофренику связали спереди руки бинтом, чтобы не приставал к окружающим. Депрессивное место, депрессивные люди.

Уколы оказывали на меня всё меньшее действие и через восемь дней я стал на них забивать. Когда смог провести без уколов сутки, решил, что пора убираться отсюда. Моя жена отправилась к доктору Фредриксу и отловила его в коридоре. Он сказал, что мне следует побыть здесь ещё дней пять.

– Он ведь не знает, уколы с сегодняшнего дня прекращаются.

– Да он уже сутки без них обходится, – заверила его жена.

Врач густо покраснел. Когда он обрел дар речи, то ринулся в атаку.

– Так или иначе у него может развиться синдром отмены!

– Да не похоже, после десяти-то дней… Разве бывает такое?

– Бывает, бывает, – заявил врач и ретировался, прежде чем жена успела что-либо возразить.

– Да и хуй с ним, – сказал я ей. – Нам его заверения ни к чему. Тайдж хочет приставить ко мне своего врача. Он и засвидетельствует мое состояние. Неизвестно ещё, что этот мудак наплетет в суде.

Фредрикс был вынужден выписать меня из клиники. Из кабинета не вышел, сестра внесла туда бумаги на подпись. Естественно, в выписке было написано – «не считаясь с советом врача».

* * *

В пять часов мы вышли из больницы и взяли такси до Канала. Там я зашел в бар, вылакал подряд четыре виски с содовой и приземлился в старую добрую датую кондицию. Я вылечился.

Когда поднимался на крыльцо и открывал дверь, почувствовал, что вернулся из долгого небытия. Я возвратился в ту точку времени, которую покинул год назад, впервые оторвавшись с Пэтом.

После того, как лечение завершено, несколько дней чувствуешь себя прекрасно. Можешь пить, ощущать настоящий голод и всю прелесть еды, да и похоть занимает своё законное место. Окружающий мир выглядит по-другому, четче. А потом жутко достает. Трудно одеться, подняться со стула, взять вилку. Ничего не хочется делать, куда-то идти. Даже джанка не хочешь. Страстная тяга к нему исчезла, но и взамен ничего нет. Нужно «пересидеть» это время… Или отработать, лучше всего на ферме.

Пэт заявился тут же, как только прослышал, что я на воле. Не хочу ли я подогреться? А-а, одна не повредит… Можно достать по сносной цене десять и даже больше. Я отказался. Сказать джанку нет, когда ты слез, можно без особых мучений и раздумий. Просто не хочешь и всё тут.

Кроме того, мною занимался штат, а там за эти дела наматывают срока, как за любое тяжкое преступление. Два джанк-привода подряд тянут на семь лет. Возможны и варианты: один получаешь от штата, другой – от федералов. Выходя из штатовской каталажки прямо на выходе встречаешься с федералами. Или сначала трубишь федеральный, а штатники ожидают тебя на выходе из федералки.

Я знал, что по закону, повесить на меня ещё одно дело было нельзя, так как они облажались, возбудив дело сначала в федеральной инстанции и обыскав дом без ордера. И был волен представить личный отчёт о случившемся, как раз с того момента, когда они не смогли представить подписанные мною показания, связывавшие меня по рукам и ногам. Штат, не вскрывая подробностей сделки между мной и этим честным игроком – толстым начальником – не мог представить показания, которые я подписал у федералов. Но вот если бы им удалось пришить мне ещё одно обвинение, то здесь уже был верняк.

Обычно джанки, как только его выпускают из мест заключения, безотлагательно берется за старое. Того же они ожидали от меня, и наверняка следили за Пэтом. Короче, я сказал Пэту, что до окончания судебной мотни буду в полной завязке. Он одолжил два доллара и ушел.

Несколькими днями позже я пьянствовал в барах на Канал-стрит. Когда завязавший джанки напивается до определенного состояния, его мысли переключаются на джанк. Зайдя в одном из баров в туалет, я обнаружил на рулоне туалетной бумаги кошелек. Когда находишь деньги, то оказываешься в счастливом полузабытье. Открыв его, вытащил двадцатку, десятку и пятерку. Я в момент решил посетить ещё какой-нибудь клозет в другом баре и рванул на выход, бросив на произвол судьбы полный мартини.

Я поднялся к Пэту:

– Здорово, старый, рад тебя видеть.

Пэт, открыв дверь, приветствовал меня без всяких эмоций, как будто мой визит был само собой разумеющимся. Сидевший на кровати человек тоже повернулся к двери, когда я вошел.

– Привет, Билл.

Я глядел на него мимолетную вечность, прежде чем узнал Дюпре, одновременно состарившегося и помолодевшего. В глазах уже не было былой апатии, и похудел он фунтов на двадцать. Мускулы его лица постоянно подергивались, словно резкими механическими рывками оживала мертвая ткань. Когда Дюпре пребывал в настоящем заколе, то становился похожим на неопознанного мертвеца так, что было невозможно различить его в толпе или заметить на расстоянии. Сейчас же лик его был четок и чист. Если вы идете по переполненной улице и проходите мимо Дюпре, его лицо врезается вам в память

– как при карточном фокусе, когда мастер быстро тасуя колоду, приговаривает: «Тяните любую карту», – и всовывает вам в руку нужную.

На приходе Дюпре умолкал. Сегодня, напротив, был словоохотлив до безобразия. Поведал мне, как стал тягать из кассы совершенно непомерные суммы и как его вышибли. На джанк теперь денег нет, не может даже купить себе Пи Джи с дураколами, чтобы постепенно завязать. Пиздеж продолжался:

– То-то раньше, до войны, каждый легаш меня знал. А сколько раз я оттрубил в Третьем трояков. Тогда это, правда, был Первый участок. Сам знаешь, каково сидеть в отрыве от продукта, – его рука наткнулась на гениталии и основательно их пощупала.

Весьма конкретный жест, как будто он собрал воедино всё, о чем хотел говорить и показывал тебе на ладони.

– Передвигаться трудно, встает в штанах как штык и так остаётся, пока не спустишь… Каково?… Никаких усилий, только изматывает. Помню сидел я однажды вместе с Лэрри. Помнишь этого мальчишку. Приторговывал раньше. Я сказал: «Лэрри, тебе придётся это сделать для меня». Он и снял штаны. Понимаешь, ему пришлось это для меня сделать.

Пэт искал вену, неодобрительно скривив губы:

– У вас разговоры как у дегенератов.