Читать книгу "Имяхранитель - Азамат Козаев"

Но Валентину, как и лаймитам, жар был нипочем. Они перестали быть людьми.

Аринцы безупречным обывательским нюхом почуяли, что карнавал, неожиданно обернувшись публичной казнью, грозит перейти в кровавое действо с их непосредственным участием, и поспешно рассеивались. И молчаливыми при этом их не назвал бы даже глухой. Охранники, вмиг растерявшие недавнюю удаль, стягивались к Топтыгину. Но и он, несмотря на звание-прозвище генерала, похоже, слабо представлял, как быть дальше.

Подошла Люция. От влажного, в розовых разводах носового платка, который она держала у лица, явственно припахивало вином. Иван вспомнил о круглой плоской фляжке, взятой старухой в дорогу, и ему тотчас нестерпимо захотелось промочить горло. Не обязательно вином, хотя бы водой. Он сглотнул, поискал глазами мальчишку. Не нашел. Не хватало еще чего-то. Ах да, куртки с мечами. Иван решительно не помнил, когда умудрился выронить сверток.

– Где Вик? – спросил он.

– Отправила к бричке вместе с вашими саблями. Ему тут не место.

– Ага, правильно, – сказал Иван. – Детям здесь вообще не место. Ну почему мы…

– Кончайте болтать, имяхранитель, – оборвав его, повелительно сказала старуха. – Идите туда, внутрь. Заберите моего внука, пока он не натворил еще чего-нибудь. – У нее вдруг сел голос.

– Сударыня, прошу, не тревожьтесь, – сказал Иван, взяв ее за руку. Добавил уверенно: – Я его вытащу. Только как мне туда попасть? И главное… понимаете, мальчик, похоже, слегка не в себе. В трансе, вооруженный… Короче говоря, – прекратил он юлить, – на что я имею право?

– Абсолютно на все, – сухо сказала Люция.

– На ВСЕ? – переспросил Иван. – То есть…

– Да, да, если не будет другого выхода. Топтыгин! – неожиданно громко гаркнула она. – Поди сюда. Да не один, дурак! Возьми еще вон того здоровяка. Ты, павиан, отдай свой намордник Ивану. И не сметь мне перечить, животное! Надевайте, надевайте, имяхранитель, не мешкайте.

Рожа павиана влажно блестела. Надо полгать, вспотел от усердия, когда лупцевал аринцев. Иван брезгливо принял тяжелую, промокшую насквозь маску.

– Зачем она мне?

– Проклятье! – взорвалась архэвисса. – Вы что, действительно совсем ничего не понимаете? Для чего, по-вашему, у этих работничков морды под повязками спрятаны? На светильники посмотрите внимательно. Принюхайтесь, наконец. Да мы же в гигантской опиекурильне!

Ага, сказал себе Иван. Выходит, ларчик открывается просто, секрет мы сами выдумали. Ой, не знаю, не знаю. Конечно, опийными парами можно объяснить многое. Многое, но далеко не все. Потому что эффективность наркотических курений на открытом воздухе близка к нулевой… а воистину сверхъестественный бег лаймитской карусели объяснить невозможно вообще ничем. Вообще. Самое малое, треть лимонадов движется спиной вперед. И это – почти что со скоростью призового скакуна! Нет, как хотите, но без вмешательства запредельных сил тут явно не обошлось, селезенкой чую. А стало быть, и впрямь нужно поспешать – мальчишка того и гляди угодит в еще большую беду. Иные боги, хоть и вполне лучезарные с виду, оказываются на деле самыми настоящими бесами, черными, как колодцы преисподней.

И – была уже принесена кровавая жертва.

Он молча напялил повязку на лицо.

– Генерал! И ты, павиан, – скомандовала Люция, – руки в замок! Живо, живо! Ну, поднатужьтесь. Сейчас вы перебросите имяхранителя через… через это. Расстарайтесь, и я вас не обижу.

– Мне может понадобиться дубинка.

– Топтыгин, – требовательно сказала архэвисса.

– Матушка!.. – встревожился тот. – Ты что ж это? Под монастырь меня… Лицензии ведь лишат! На каторгу в два счета… Нет, невозможно никак.

– Повсюду одни кретины, – сказала Люция устало. – Лицензии ты уже лишился, неужели не понятно? Горожане своих синяков тебе сто лет не простят. Зачем же еще со мной ссориться?

Топтыгин колебался; его рожа из красной превратилась в совсем уж багровую.

– Сударыня, а вы наведите на павиана пистоль, – посоветовал Иван. – Цельте в глаз. Дубинку придется отдать, спасая здоровье подчиненного. Так, генерал?

– Ясное дело! – с видимым облегчением согласился тот.

* * *

Вопреки ожиданиям внутри святилища оказалось совсем не жарко. От камней веяло прохладой – свежей и благоуханной. Иван осмотрелся, понимая, впрочем, что глазам верить нельзя совершенно. И, наверное, не только глазам. Это следовало учитывать.

Лаймитский хоровод, через который семь с избытком пудов его живого веса были переброшены охранниками поразительно легко, успел из гигантской многоножки превратиться в толстый, как двухсотведерная бочка, замкнутый водяной жгут. В колоссальный бублик из туго свитых бурливых струй, несущихся вкруг капища. Наперегонки со струями, по бокам и над ними мчались стаи серебряных летучих рыбок с карикатурными человеческими рожицами. В унисон разевались алые ротики, закатывались глазки. Слышался тонкий свист воздуха, рассекаемого голубыми плавниками и хвостами, и сладкозвучное пение а капелла хора мальчиков. Поверх этой поющей мелюзги, восседая на могучих плечах крылатого красномордого морского змея, чьи бакенбарды походили на приплюснутые детские валеночки, а нос – на орлиный клюв, гордо парила барракуда с лицом архэвиссы Комнин. В плавнике она сжимала двузубую острогу.

– Галлюцинации становятся все разнообразнее, – пробурчал Иван, после чего стянул бесполезную маску, утерся рукавом и отплевался: маска была обильно пропитана изнутри чем-то отвратительно клейким, вроде горохового киселя.

Затем он отыскал взглядом Валентина.

Юноша сохранял прежнюю величественно-неподвижную позу с разведенными в стороны руками, запрокинутой головой и царственно реющим венцом волос. Губы его беззвучно шевелились, глаза скрывались полуопущенными веками. О присутствии Ивана он, очевидно, не догадывался. Проще всего было обойти его сейчас со спины, тюкнуть легонько по затылку, забрать сомлевшего в охапку… но поступить так имяхранителю почему-то хотелось меньше всего. И даже сама мысль об этом вызывала чувство крайней ненависти к самому себе.

«Ужели это ты, о честь моя?», – хмыкнул Иван и полез через стену.

…Возле опрокинутого наземь золотого блюда нашлось штук пять апельсинов. Иван, ощутивший новый приступ жажды, смолотил их в один присест. Подивился странному горьковатому вкусу… испугался было – болван, вдруг они отравлены?.. В следующий миг, когда внезапно потемнело в глазах, испугался уже по-настоящему… а потом прозрел.

Стены были вовсе не по бедро – до неба. И не из камня – из цветочных лепестков. Небо, рыжее, зернистое, состоящее из мириадов ровненьких икринок (в каждой дергался готовый проклюнуться шустрый малек), висело совсем близко, палкой добросишь, – и прогнулось вниз, наподобие неопрятно раздутого брюха с вывалившимся пупом посредине. Пуповина истекала медово-тягучей струйкой. Подвижный, почти живой ее хвостик, шаловливо завитый спиралью, нацелился точно на макушку Валентина. По бокам от юноши вздымались неохватные деревья, уходящие кронами к небосводу. Там, где в серебристо-зеленую бархатную кору деревьев впились клеванги, из бугристых наплывов смолы выглядывали узкие звериные мордочки, вроде ласочьих. Розовые язычки ласок быстро облизывали кривые лезвия. С силой выбрызгивала игольно-тонкая струйка крови, пораненные язычки прятались и вновь появлялись; все повторялось. У ног мальчишки валялся жирно лоснящийся черный спрут с отрубленными щупальцами. Щупальца подергивались, свивались кольцами, точно хвосты придавленных каблуком червей. Из-под туши натекла огромная желтовато-гнойная лужа. На поверхности плавал одинокий цветочный лепесток.