Читать книгу "Плохая терапия. Почему дети не взрослеют - Эбигейл Шрайер"

жила в его доме. Другие утверждали, что ее отец - русский иммигрант, обделенный, необразованный и перегруженный - просто слишком любил ипподром.

Когда моей бабушке исполнилось шесть лет, ей впервые по-настоящему повезло. Ее старшая сестра, Клэйр, встретила мальчика. В восемнадцать лет плечи Сэмми были шириной с дверной проем, а макушка его головы закрывала фрамугу. Образование у него было не больше третьего класса. Но в Америке 1930-х годов это имело меньшее значение, чем размер его рук, сила его оружия, свирепость его жажды работы. Он содержал собственную семью с восьми лет, и еще двое вряд ли казались ему чем-то непосильным. Клэйр вышла замуж за Сэмми, и они взяли мою бабушку к себе и вырастили ее.

Когда ей было шестнадцать лет, моя бабушка посетила субботнюю вечеринку с несколькими девочками из своего школьного класса. В воскресенье утром девочки отправились на автобусе в общественный бассейн в Восточном Потомаке, чтобы поплавать. Дома мою бабушку преследовала ужасная головная боль. Через несколько часов боль распространилась на шею. Когда бабушка не смогла дотронуться подбородком до груди, Клэйр вызвал семейного врача, который подтвердил диагноз спинобульбарного полиомиелита. Он приказал изолировать мою бабушку в больнице Галлингера. Клэйр сжег всю одежду моей бабушки.

Примерно в то время, когда гигантские ноги Сэмми топтали плацдарм в Нормандии, моей бабушке исполнилось семнадцать лет, и она лежала в железных легких, с трудом дыша и не в силах глотать. Посещение семьи имитировалось через окно в коридоре: взмах руки, улыбка, поцелуй. Страшная болезнь длилась целый год, пока однажды язык и глотка моей бабушки не ожили настолько, что она смогла проглотить чайную ложку воды. Медсестры столпились у ее кровати, чтобы увидеть первые глотки.

Если она и оплакивала потерю целого года учебы в школе, моя бабушка никогда об этом не говорила. В ее неопубликованных мемуарах рассказывается о том дне, когда она покинула больницу на носилках. "Я помню, как прекрасно выглядело небо, белые плывущие облака и чистый запах свежего воздуха, когда меня усадили в машину скорой помощи, и я отправилась домой".

На первом курсе Университета Джорджа Вашингтона моя бабушка встретила Бадди, еврейского парня из Вирджинии, который во время войны учил более зорких и менее склонных к математике курсантов армейского авиационного корпуса тому, что им нужно было знать. Они поженились, и вместе с Бадди вырастили троих детей. За эти годы они приютили целый ряд родственников и приемных детей, с которыми у нее были все основания общаться. Ночью она окончила юридическую школу и стала одной из первых женщин-судей в истории Мэриленда. И до последнего года своей жизни, в девяносто четыре года, ее острый ум смягчился с возрастом, она держалась за чувство, которое не покидало ее: каждый прожитый день - это чудо.

Но в этом отношении моя бабушка не была выдающейся. Вы, вероятно, знаете людей из того Великого поколения, которые вышли из подобных лишений и верили в то же самое. Моя бабушка, оставшаяся без матери, пережила нищету, полиомиелит и мировую войну. И все же ей никогда бы не пришло в голову отвечать на вопросы анкеты так, как это сделал недавно типичный американский юноша 1990 года рождения. "Я вырос в XXI веке, где катастрофы происходят каждые 20 минут".

Или другой молодой человек, участвовавший в том же опросе, 1999 года рождения, который каким-то образом сумел вытащить себя из постели, чтобы предложить эту солнечную мысль: "У нас нет будущего и нет надежды. Мы - конец истории".

Мы точно знаем, что поколение моей бабушки думало о войне и политических потрясениях своей эпохи, потому что они вели дневники, писали письма и писали статьи в такие журналы, как Seventeen, начинающее издание того времени. Просмотр номеров журнала Seventeen за 1940-е годы показывает поколение "тинейджеров" - слово, которое только появилось, - похотливых, упрямых и критически настроенных по отношению к поколению, которое привело их к экономическим трудностям и войне.

Они осуждают расовые предрассудки и религиозную нетерпимость своих родителей и учителей. Они полны наглости, убеждены, что могут - и хотят - создать гораздо лучший мир, чем тот, который подарили им родители. ("Мы все равно не смогли бы сделать хуже, чем они", - написала одна девочка-подросток в письме, напечатанном в журнале.) Если патриотические надежды были всего лишь ролью, которую они играли, то юным методическим актерам Америки удалось наконец убедить самих себя.

Большинство поколений американцев пережили национальные трудности. Но ни во время Гражданской войны, ни во время Реконструкции среди молодых южан не наблюдалось самоубийств. Не было их и среди подростков во время Великой депрессии, хотя они наблюдали самоубийства среди взрослого населения того времени. Не было их и среди молодежи после Перл-Харбора, когда многие из них были отправлены на войну. Ни во время Кубинского ракетного кризиса, когда мир, возможно, и в самом деле померк, как телевизор "Зенит", ни во время бесконечных волн разочарования, сопровождавших войну во Вьетнаме. Бумеры, которые считают, что столкнулись с самыми уродливыми страницами американской истории - сегрегацией, Вьетнамом, Уотергейтом, - обычно первыми признают, что они могли бы инициировать позитивные перемены и сделали это.

У большинства тех, кто наблюдал за падением башен 11 сентября, не развилось посттравматическое стрессовое расстройство. Это было справедливо даже для тех, кто потерял членов семьи в результате этого варварского акта массового убийства. Исследователь устойчивости и травм Джордж Боннано из Колумбийского университета провел серию исследований, чтобы узнать у тех, кто стал свидетелем терактов 11 сентября или потерял в них близких. Его исследовательская группа обнаружила, что после первоначального шока от нападения наиболее распространенной моделью поведения тех, кто потерял близких или стал непосредственным свидетелем теракта, была: "стабильная траектория здорового функционирования в течение долгого времени". Устойчивость, другими словами.

На протяжении тысячелетий мы ожидали, что большинство людей, переживших даже колоссальное несчастье, смогут вернуться к жизни. Исследователи подтверждают, что подавляющее большинство людей, переживших даже тяжелые испытания, предоставленные сами себе, смогут сделать именно это: подтянуться, сесть на лошадь, попробовать снова. Некоторые даже утверждают, что мы можем стать лучше - сильнее, умнее, решительнее, благодарнее - благодаря тысяче естественных потрясений неровного детства.

Потом что-то изменилось. Мы отказались от веры в исконную человеческую способность преодолевать трудности и сказали нашим детям, что они не смогут восстановиться, не говоря уже о том, чтобы стать сильнее. "Я думаю, что одна из главных проблем академической психологии в том, что она стала уделом только привилегированных и богатых, - говорит Камило Ортис. Очень немногие эксперты в области психического здоровья когда-либо были бедными, а тем более пережили вынужденную миграцию или тюремное заключение родителей,