Читать книгу "Иди за рекой - Шелли Рид"

это лошадка, которой еще несколько минут назад не было на свете, внезапно обрела и тело, и имя, и жизнь, и стала частью нашей фермы, совсем как персиковые деревья и ручей. Мать вздохнула с раздражением над папиным остроумием и пошла обратно в дом готовить завтрак, папа стал мыться в глубокой раковине в сарае, а Кэл и Сет подхватили ведра для корма и грабли и приступили к своим утренним обязанностям. А я никак не могла уйти. Нечто возникло из ничего буквально у нас на глазах. Я осторожно приблизилась к лежащему новорожденному Авелю и, потянувшись к нему рукой, коснулась блестящей новенькой шеи. Он взглянул на меня спокойными любопытными глазами, которые говорили, что он не больше моего понимает, как так вышло, что он появился на свет.

Теперь я погладила то же самое место на шее Авеля и поцеловала его на прощанье. И сделала шаг назад.

– Домой, Авель. А ну! – крикнула я и тут же усомнилась в том, что поступаю правильно.

Конь развернулся в направлении спуска, но спускаться не стал.

– А ну пошел! Эй! Давай! – заорала я и замахала руками, как пропеллерами.

Авель не тронулся с места. Я продолжала на него кричать, но при этом примерялась к мысли о том, чтобы оставить его со мной, снова взобраться в седло и поехать дальше в горы не только с комфортом, но еще и в сопровождении друга. Но я и так уже наломала дров. Как бы сильно мне ни хотелось, чтобы Авель остался, я не могла забрать папиного коня, и к тому же я ведь не знала, что там ждет меня дальше, и не хотела подвергать Авеля опасности. Со слезами на глазах я схватила камень размером с бейсбольный мяч и метнула им в задние ноги коня. Камень ударился о землю у самого его копыта, Аведь испуганно дернулся и сделал несколько шагов вперед. Я схватила еще один камень и снова бросила, на этот раз ударив Авеля прямо над хвостом. Я бросила еще, и еще, уже рыдая в голос над абсурдностью своих действий по отношению к животному, которого люблю, и тогда он, неловко ступая, поковылял вниз по склону – неохотно, испуганно, время от времени оглядываясь на меня, будто желая задать вопрос, который не умел сформулировать.

Я всегда была хорошей девочкой. Послушной, обязательной и почтительной к старшим. Я читала Библию. Я укладывала персики в корзину так, будто каждый сделан из тонкого стекла. Я содержала дом в чистоте, заботилась о том, чтобы все были сыты, и никто ни разу не слышал, как я плачу. Я сама, без подсказки, разобралась, как жить на свете без матери. А потом столкнулась с чумазым незнакомцем на перекрестке Норт-Лоры и Мейн-стрит и влюбилась. Достаточно одного-единственного ливня, чтобы размыть берега и изменить направление реки, – достаточно одного обстоятельства в жизни девушки, чтобы стереть все, чем она была прежде.

Я все орала и бросала камень за камнем, изливая на бедное животное скопившееся горе и страх. Как и я сама до встречи с Уилом, Авель не знал в своей жизни ничего, кроме преданности и послушания. Каждый брошенный мною камень учил его тому, что недавно узнала я: в этом мире на всякую долю добра приходится две доли зла. Ты можешь быть хорошей девочкой, хорошей лошадью, можешь слушаться, можешь любить, но не рассчитывай на то, что, если ты поступаешь правильно, значит, и с тобой поступят правильно в ответ.

Последний камень рубанул Авеля по щеке, и, к моему ужасу, рассек ее до крови. Бедняга припустил под гору, прочь от девчонки, которая когда‐то была к нему добра. Я рухнула на свою поклажу и рыдала, а тучи тем временем расступились, и в лучах полуденного солнца слезы сохли, покрывая мои щеки соленой коркой.

Я представила себе нашу кухню – тихую, словно полночь, и плиту – холодную и пустую. Папа наверняка пообедает у Митчеллов, так что Ог первым узнает, что я убежала. Еще даже не успев докатиться до кухни, он обратит внимание на отсутствие ароматов, а когда въедет внутрь и обнаружит, что его некому обслужить, подозрения подтвердятся. Он не станет поднимать тревогу и звонить папе, не станет делиться с ним тем, что для него самого уже вполне очевидно. Обе эти реакции были бы уж слишком похожи на заботу. Когда папа вернется вечером домой, уставший и весь в крови от сегодняшнего отела, первым делом он обнаружит оседланного Авеля, свободно разгуливающего по двору, а потом войдет в дом и не найдет там приготовленного к его приезду ужина. Мне было нелегко представить себе, как папа вдруг задумывается над моим отсутствием, как он внезапно осознает, что я, его дочь, – живой человек, а не просто удобное приспособление, домашняя прислуга, воспитанная и предсказуемая девочка. Я рисовала в своем воображении, как он осторожно открывает дверь в мою комнату, как находит записку, которую я оставила для него на кровати, и медленно разворачивает ее натруженными пальцами. Я горевала, что не написала больше, что не хватило смелости сказать ему всю правду. В записке было:

Папа!

Я ненадолго уехала. Нужно позаботиться об одном важном деле.

Прошу тебя, не ищи меня. Я вернусь, как только смогу.

Я тебя люблю.

Прости меня. Не волнуйся.

Виктория

Лежа на своей поклаже, я гадала: когда настанет утро и телята продолжат появляться на свет, и мистеру Митчеллу и его коровам опять понадобится помощь папиных умелых рук, вернется он к работе, которую необходимо было сделать, или отправится искать меня? Я не знала. Я надеялась, что моя подпись – Виктория, а не Тори – укажет ему на то, что он и не заметил, как я повзрослела и теперь могу сама принимать решения. За всю мою жизнь он ни разу не назвал меня Викторией – ни в гневе, ни в приступе нежности, – поэтому наверняка увидит в сбежавшей девушке, в этой молодой женщине по имени Виктория кого‐то совершенно незнакомого.

И тут я сообразила, что ведь это Тори недоставало решимости встать и сдвинуться с места, а Виктория – та Виктория, которую знал Уил, – сильная женщина, и ее не остановить.

Я, Виктория, поднялась на ноги. Взвалила рюкзак на плечи, подсунула большие пальцы под ремни, чтобы отрегулировать натяжение, и пошла. Я не была уверена в том, что помню дорогу к хижине, где мы с Уилом лежали вместе, поэтому призвала на помощь интуицию и даже младенца