Читать книгу "Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш"

полной демонстрации масштаба и глубины нацистской криминальности. Британцы снова уступили американским требованиям. Максуэлл-Файф, вернувшись в Нюрнберг 27 сентября, согласился на новую структуру разделов[299].

Все это происходило, пока советские руководители в Москве изучали и комментировали те разделы Обвинительного заключения, которые Руденко послал им 18 и 21 сентября. Он лишь через несколько дней узнал о новой редакции Раздела I.

Советское руководство на удивление мало сделало для подготовки Руденко и Покровского к их заграничной командировке. Оно исходило из того, что КРПОМ сможет направлять из Москвы каждое их движение. Этого не получилось. Иванов, служивший дипломатом в советском посольстве в Берлине в 1938 и 1939 годах и знавший историю советско-германских отношений значительно лучше Руденко, был сперва удивлен, а потом встревожен его невежеством[300]. Теперь Иванов воспользовался перерывом в лондонских переговорах и послал в Москву предупреждение: пробелы в знаниях Руденко о советско-германских отношениях могут опасно ослабить советские позиции на процессе. Как он сможет противостоять тому, с чем не знаком? Иванов просил советских руководителей ознакомить Руденко с историей дипломатических интриг 1930-х годов в Европе и просветить его в отношении причин войны. Иванов предлагал снабдить Руденко «конкретными материалами из германских источников (речи Гитлера, Геббельса, Риббентропа и др. и т. д.), вскрывающими основные причины и цели нападения Германии на СССР в 1941 г.». Также следовало указать Руденко, «какой позиции придерживаться и что отвечать по вопросам, касающимся заключения пакта о ненападении и т. д. между Германией и СССР в 1939 г.». Это «и т. д.» было завуалированной ссылкой на секретные протоколы. Иванов предупреждал: если советское руководство не предпримет этих шагов, то Руденко и его помощник окажутся «беззащитными» в случае, если обвиняемые или даже британцы с американцами попытаются «фальсифицировать те или иные исторические факты»[301].

Раскрытие истины о пакте Молотова – Риббентропа особенно угрожало СССР. Ни Руденко, ни Покровский не знали о существовании секретных протоколов к пакту. Это ставило их в проигрышную позицию, потому что один из подсудимых, бывший министр иностранных дел Германии Риббентроп, был их непосредственным соавтором. Иванов советовал советским руководителям послать в Нюрнберг специалистов по истории Германии и по международным отношениям, чтобы Руденко имел на руках факты, необходимые для допроса подсудимых и оценки свидетельств. Он также рекомендовал им назначить советником Руденко в Нюрнберге опытного дипломата[302].

Это было еще не все. Иванов сообщал, что у советской делегации есть еще одна слабость: ее представители не имеют опыта работы с международными организациями. Руденко и Покровский не умели ни задавать повестки совещаний, ни ставить вопросы на обсуждение и, кажется, не понимали даже самых основ тактики переговоров, не говоря уж о тонкостях. Из-за этого они были малоспособны продвигать советские интересы[303]. Нехватка устных и письменных переводчиков обостряла эти проблемы. Переговоры в Лондоне шли на английском, и поэтому Руденко зависел от своих помощников. Елена Дмитриева плохо знала английский и немецкий и не справлялась с переводом даже малой толики материалов, выданных обвинителям западными правительствами. Иванов предупреждал: если эту проблему не решить, советское обвинение будет блуждать впотьмах в течение всего процесса; оно не сможет предвидеть и парировать ввод в оборот таких доказательств, которые могли бы увести процесс «в нежелательном направлении». Он добавлял, что некомпетентность Дмитриевой уже выставила советскую делегацию в дурном свете, потому что она часто переводила слова Руденко неправильно[304].

Иванов не преувеличивал. Американцы с трудом понимали Дмитриеву и находили ее переводческие потуги «нередко комичными». Позже Тейлор отмечал, что Дмитриева, «хотя лично довольно приятная», «совершенно не справлялась» с переводом юридических понятий. Олдерман говорил, что общаться с Руденко – все равно что говорить «через двойной матрас»[305]. Иванов умолял Вышинского немедленно послать в Лондон и Нюрнберг квалифицированных переводчиков со знанием английского, французского и немецкого. Время уходило. Пока Руденко и Покровский что-то бубнили в Лондоне, американцы отправили в Нюрнберг большую часть своих доказательных материалов, а британцы и французы послали свои делегации, чтобы присоединиться к американцам[306].

Слабости советской делегации – нехватка переводчиков, невежество Руденко и трудности в решении обеих этих проблем – проистекали из самой природы сталинской системы. Отчасти они были прямым следствием подозрительности и страха, посеянных в годы Большого террора. В 1937–1939 годах НКВД провел безжалостные чистки в Наркомате иностранных дел; около трети его сотрудников были арестованы и расстреляны, и многие должности остались вакантны[307]. Опасно было изучать иностранные языки, особенно немецкий, ведь можно было получить обвинение в работе на врага. Мало кому из советских граждан было позволено выезжать за границу до того, как война заставила Красную армию наступать на запад. Словом, очень не хватало специалистов по чужим странам и просто людей, имевших опыт пребывания за рубежом.

Сталинская паранойя и конспиративная природа советского режима тоже способствовали политике секретности. Невежество Руденко и Покровского в области советско-германских отношений было прямым следствием сталинской политики выдачи информации только в минимально необходимых дозах. Иванов, дипломат, служивший в Германии, имел уровень допуска выше, чем Руденко и Покровский, но не мог поделиться с ними своими знаниями без соответствующего разрешения. Вероятно, Сталину и Вышинскому не пришло в голову посвятить Руденко в подробности советско-германского сотрудничества. В конце концов, советские руководители привыкли использовать судебные процессы для выстраивания любых угодных им нарративов; они не ожидали, что в Обвинительном заключении будут рассматриваться события 1930-х годов. А может, они сознательно решили держать Руденко в неведении.

Предупреждения Иванова вызвали немедленную реакцию. Вышинский тут же назначил в помощь советскому обвинению в Нюрнберге Трайнина и другого специалиста по международному праву, Бориса Маньковского, а также дипломата Владимира Семёнова (который служил в Германии в 1940 и 1941 годах). Семёнов и Маньковский уже находились в Берлине и служили в Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Но быстро набрать устных и письменных переводчиков не получилось. НКВД отказался упростить необходимую для выезда за границу процедуру проверки служащих на политическую благонадежность. Тогда Вышинский и Горшенин стали искать переводчиков, уже прошедших проверку в НКВД. Они послали запрос в СВАГ, а также попросили руководителя Смерша Абакумова выделить им немецкоговорящих сотрудников, два года назад работавших на Харьковском процессе[308].

Тем временем в Нюрнберге проблема перевода приняла острейший характер. В субботу 29 сентября Джексон письмом предупредил Руденко, что нехватка переводчиков «повлечет серьезные неудобства» для всех стран-обвинителей. По словам Джексона, более 600 документов на немецком, сочтенных принципиально важными для обвинения, переведены на английский, но не на французский и не на русский, а еще 2 тысячи таких документов вообще не переведены. Американские