Читать книгу "Айн Рэнд. Эгоизм для победителей - Дженнифер Бернс"

Странности Патерсон могли сравниться со странностями Рэнд. На вечеринках она тихо сидела в одиночестве, отказываясь говорить с кем-либо, если считала его неинтересным. Она открыто грубила. Один из её друзей вспоминал типичный случай, произошедший во время второго завтрака с одним французским писателем. После того как Патерсон уничижительно отозвалась о Г. Дж. Уэллсе, француженка наилюбезнейшим образом посмотрела на Изабель и сказала: «Видите ли, дорогая мисс Патерсон, я обладала великой честью, привилегией и счастьем знать мистера Уэллса очень близко. Ближе, чем кто-либо. Мы с мистером Уэллсом жили вместе на Ривьере как муж и жена…» Тогда Изабель приподняла свой лорнет (потому что, как вы знаете, была близорука) и стала внимательно смотреть на гостью из Франции. Её глаза медленно поднимались от уровня стола и опускались. Наконец, положив лорнет, она сказала: «Я по-прежнему считаю Уэллса дураком»[166].

Грубое поведение было частью имиджа Патерсон как личности, и благодаря этому среди нью-йоркских писателей о ней ходили легенды. Упоминание в её колонке могло взвинтить продажи книг, но, чтобы заслужить уважение Патерсон, авторам нужно было рискнуть и попытаться не вызвать её гнев. Будучи бунтаркой, во время кампании Уилки Патерсон безжалостно критиковала Рузвельта. Она дополняла свои статьи политическими комментариями, что сначала стоило ей читателей, а в итоге и колонки.

Политическая дружба Рэнд и Патерсон вскоре стала личной. Патерсон пригласила Рэнд к себе в загородный дом в Коннектикуте. «И это был гигантский скачок во взаимоотношениях, – вспоминала Рэнд. – Я вела себя вежливо и формально, раз это было просто знакомство на политической почве. Но она очень быстро сделала его личным». Несмотря на первоначальные сомнения, вскоре Рэнд стала считать Патерсон закадычной подругой. Оставив Фрэнка в Нью-Йорке, она на выходные уехала в Коннектикут. Они не спали «всю ночь до семи утра – встречали рассвет, говоря о философии и политике. И, конечно же, поэтому я была так ей рада»[167]. Легче всего мысли и слова у Рэнд шли после полуночи, когда обычно она была одна, погруженная в свои мысли. То, что она была так рада провести это время с Патерсон, или Пат, как она теперь называла её, служило доказательством быстро возникшей между ними тесной связи. Это был первый из многих длинных разговоров, ставших характерными для их дружбы.

Поначалу эти разговоры были решительно однобокими. Патерсон говорила, а Рэнд слушала. Закончив только старшую школу, Патерсон тем не менее была очень начитанной, а её друзья вспоминали молодую Рэнд буквально, как «девушку, сидящую у ног повелительницы», пока Патерсон рассуждала об истории Америки[168]. Патерсон работала над объёмным научно-популярным трактатом, который будет отражать её политические взгляды и внушительный пласт мировой истории и экономики, и этим она с радостью делилась с Рэнд. Она была целой энциклопедией знаний. Рэнд предлагала тему, например Верховный суд, и Патерсон могла говорить о ней часами.

Как и прочие либертарианцы, повстречавшиеся Рэнд в течение этого времени, Патерсон при аргументации за ограниченное влияние правительства и индивидуализм руководствовалась старыми традициями. Спенсер был одним из её любимых философов, и в её колонке можно было найти множество отсылок к его идеям. Её также занимала концепция статуса в обществе против договорного общества, впервые предложенная британским юристом и историком Сэром Генри Мэном и впоследствии получившая развитие благодаря Спенсеру и, позже, Самнеру[169]. Согласно этой теории, западное общество развилось из феодальной системы, в которой отношения между индивидами определялись их статусом, в общество, где отношения стал определять договор. Хотя Мэн был бёркским консерватором, неуклонно верившим в связь традиции и общества, в умах американцев идея договора вскоре стала символизировать гибкое индивидуалистическое общество, выступавшее за автономность личности. Мыслители вроде Патерсон интерпретировали идеи Мэна так, что «Новый курс» стал обозначать возврат к статусному обществу или «варварству».

Несмотря на то что Патерсон извлекала выгоду из работ более старших и неизвестных мыслителей, будучи известной колумнисткой и критиком, она хорошо разбиралась в современных интеллектуальных дебатах. Там, где Рэнд говорила об «организации», Патерсон предостерегала от «планирования» и «технократии», используя более часто употребляемые коллективистские громкие слова. Она также приводила другие аргументы, выступая против организованности. Рэнд прибегала к риторике о правах человека, а Патерсон подходила к этому с практической точки зрения, полагая, что подобное планирование просто не принесёт результата по нескольким причинам. Сторонники плановой экономики никогда не смогут определить реальную ценность товаров и услуг, поскольку она постоянно меняется по мере того, как участники экономических процессов принимают отдельные решения о том, чего они хотят и сколько готовы за это заплатить. Более того, планирование будет мешать процессу инновации – двигателю экономики; вскоре будет нечего планировать. И наконец, Патерсон интересовало, кто будет заниматься этим планированием. Прежде всего Патерсон беспокоил вопрос энергии. Когда они с Рэнд только познакомились, Патерсон работала над книгой «Бог из машины», которая станет её единственным научно-популярным трудом. Её вдохновляло печальное «Воспитание Генри Адамса», и, как и сам Адамс, в качестве центральной метафоры она использовала энергию. В схеме Патерсон генератором был отдельный человек, который мог самостоятельно вырабатывать энергию при помощи мыслей и усилий. Энергию не может создать правительство, но её могут направить (в том числе и по ложному пути) различные институты и структуры. Чаще всего правительство срывало работу и перекрывало поток энергии, вмешиваясь в свободу личности. Патерсон хвалила американское правительство, называя его триумфом инженерной мысли, поскольку правильный баланс власти между штатами, федеральным правительством и свободными гражданами максимизировал оборот реализуемой индивидами энергии. Она призывала Рэнд задуматься не только о том, что послужило причиной краха капитализма, но и о том, что было причиной его успеха.