Читать книгу "Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман"

То же самое верно и даже еще более важно для политической философии Латура. Хотя его политическая мысль насчитывает несколько этапов своего развития, в конце концов он приходит к утверждению, что такой вещи, как политическое знание, не существует. Это первый краеугольный камень политической философии Латура, к рассмотрению которого мы очень скоро обратимся. Второй краеугольный камень, не менее важный, чем первый, — это его идея, что политика касается не только людей. Латур и Ширли Страм уже писали о том, что человеческое общество превосходит общество бабуинов прежде всего тем, что люди используют в качестве его стабилизаторов неодушевленные объекты. Нам, людям, в отличие от бабуинов, не приходится каждый день заново пересматривать наши социальные позиции, они подтверждаются свидетельствами о рождении, водительскими правами, банковскими счетами, профессиональным положением, постоянными адресами проживания и так далее. Будучи высказанным сегодня, это утверждение может показаться очевидным, однако кажется, что ничего похожего не приходило в голову политическим мыслителям прошлого. Их слишком занимали либо зловещие ухищрения, либо врожденная доброта человеческих существ. Томас Гоббс (в «Левиафане») и Никколо Макиавелли (в «Государе») роль нечеловеческих сущностей в политике упоминают лишь периферийно. Жан-Жак Руссо (в «Рассуждении о происхождении неравенства») наряду с человеческой природой рассуждает о сельском хозяйстве и металлургии, но только как о факторах, эту природу разлагающих и разрушающих. В общем, и консерваторы, и прогрессисты склонны к излишним рассуждениям о том, является ли человеческая природа неизменной или же поддается формовке, как будто эта природа есть первостепенный фактор в политике. Латур полагает, что это не так, и тем самым оказывается в одном лагере с социологом и философом, к которому не питает особой привязанности: с немецким мыслителем Никласом Луманом (1927–1998) (123). К этой теме о роли нелюдей мы вернемся позже. Сейчас же давайте обратимся к первой из основ зрелой политической философии Латура — к признанию им невозможности политического знания.

Доминирующее политическое разделение эпохи модерна (modern era) — на правых и левых — восходит к противоположным сторонам в ассамблее времен Французской революции. Даже если нам кажется, что некоторые политики с трудом помещаются в рамки этого раскола между левыми и правыми, и даже если временами мы мечтаем о более удовлетворяющей нас карте политического спектра, оппозиция левого и правого продолжает доминировать в нашем политическом воображении. Первая делает упор на изменениях к лучшему и на податливости человеческой природы, вторая стремится сохранить те хрупкие институты, что уже у нас есть, одновременно уверяя, что главные человеческие страсти и пороки не претерпели существенных изменений с самой зари человеческой истории. В книге «Бруно Латур:   пересборка политического» я выдвинул тезис, что за разделением на левое и правое лежит более глубокое модерное (modern) разделение, рассекающее обе стороны спектра: Политика Истины против Политики Власти.

Политика Истины утверждает, что обладает истинным политическим знанием, которое могло бы быть воплощено здесь, на земле, если бы не надоедливые помехи со стороны конкурентного неравенства, классовых интересов буржуазии или умственной слабости масс. В этом случае на ум в первую очередь приходят левые, Руссо с его «Рассуждением о происхождении неравенства» или Карл Маркс с «Капиталом». Однако политику истины можно точно так же обнаружить и справа, особенно среди штраусианцев, последователей политического философа Лео Штрауса (1899–1973), утверждавшего существование вечной иерархии человеческих типов, никак не изменяющихся во времени (124). Знаменитый вывод из подобной точки зрения гласит, что философам видимо приходится скрывать от толпы свои подлинные, «эзотерические», воззрения, притворяясь безвредными, истово религиозными патриотами, даже если настоящая философия действует подобно кислоте, разлагающей господствующие взгляды.

Политика Власти, напротив, полагает, что «истина» есть решение победителя. Существует множество примеров подобной политики среди правых. «Государь» Макиавелли предлагает множество советов, как сломить или перехитрить врага, но эта работа почти ничего не говорит о различии между благородными и низменными поступками. В «Левиафане» Томаса Гоббса говорится, что гражданский мир требует абсолютной монополии централизованного государства на авторитет. Его задача — не позволить ни религии, ни науке перечить суверену, апеллируя к высшей истине. Из работ Карла Шмитта, пользующихся, несмотря на его связь с Гитлером, всеобщим уважением, мы узнаем, что решение о «чрезвычайном положении» принимает суверен. Об этом говорится в его небольшой работе «Понятие политического». В этом состоянии чрезвычайного положения принимается решение о различии между другом и врагом, и взгляды врага больше не принимаются во внимание; мы стремимся не устранить врага, в чем обвиняет либералов Шмитт, а должны попросту разгромить его в экзистенциальной борьбе. Но существуют и левые версии Политики Власти, таковыми в частности являются постмодернистские философии, считающие истину относительной и желающие лишь отстаивать права разнообразных угнетенных маргинализированных групп, чтобы расширить их права и возможности. «За пределами добра и зла» Фридриха Ницше — один из краеугольных камней и предшественников подобного типа мышления, хотя сам Ницше был ближе к тому, что мы сегодня назвали бы Правым, а не Левым.

Общим между Политикой Истины и Политикой Власти, при всех их различиях, является то, что они обе претендуют на обладание политическим знанием: первая — в форме своей собственной привилегированной политической истины, вторая — в своей уверенности, что сила есть единственная истина. В этом смысле они обе претендуют на роль «науки» политики и не имеют ничего общего с постоянной неуверенностью Сократа в том, знает ли он, что означают такие слова, как «справедливость», «добродетель» и «дружба». Первый значительный вклад Латура в политическую философию — это возврат к пониманию невозможности обретения политического знания: политика — это вопрос коалиции и временного исключения для тех, чьи взгляды оказались отвергнуты.

Следует, однако, заметить, что ему потребовалось довольно много времени, чтобы прийти к этой точке зрения. На заре своей карьеры, вплоть до 1991 года, Латур был безжалостным «политиком власти», его раннее творчество полно энергичных восхвалений в адрес Макиавелли и Гоббса. Ни одна фигура в ранних текстах Латура не считается более жалкой, чем моралист: тот, кто противопоставляет «право» «могуществу», не прилагая никаких усилий для его обретения. Эта фаза завершается лишь в книге «Нового времени не было», этом поворотном пункте в карьере Латура. Первые главы этой ныне классической работы посвящены «Левиафану и вакуумному насосу», важной книге по социологии знания за авторством Стивена Шейпина и Саймона Шеффера. Последние подвергли детальному разбору известный спор между Гоббсом и его современником, Робертом Бойлем. Помогает ли нам насос получить доступ к истинам природы, как утверждал Бойль? Или же истина природы, в чем был уверен Гоббс, подчиняется политическим решениям суверена? После удивительно честного изложения точек зрения обеих сторон этой истории, Шейпин и Шеффер приходят к выводу, что прав был Гоббс, так как определение того, что считать хорошей наукой, выносит общество. В ранние годы Латур мог только согласиться с этим выводом, но неожиданно в его мозгу открывается новая дверца, и он прямо заявляет: «Нет, Гоббс был неправ» (125). Если предполагается, что научная истина вакуумного насоса должна быть деконструирована и показана как результат работы различных конкретных акторов, таких как ученые, свидетели, свечи, мыши и сами насосы, то тогда столь же необходимо деконструировать и политические концепты вроде «власти» и «силы». В конце концов, в них не больше очевидной, непосредственной и несомненной истины, чем в декларациях науки.