Читать книгу "Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман"

Восьмого ноября 2016 года, в тот момент, когда напи-сание этой книги близилось к своему завершению, американские избиратели выбрали погрязшего в скан-далах бизнесмена и звезду реалити-шоу Дональда Джона Трампа своим новым президентом. Это удиви-тельное событие случилось, несмотря на сотни проти-воречивых высказываний самого Трампа во время из-бирательной кампании, невзирая на многочисленные случаи, когда он эти высказывания категорически от-рицал, и на публичные видеозаписи, говорящие об об-ратном. Действительно, итогом выборов стал шок со-вершенно небывалых масштабов, сразу же вызвавший невероятное количество реакций со стороны публич-ных интеллектуалов. Как всегда, одну из самых проти-воречивых позиций занял словенский философ Славой Жижек. Он продолжал настаивать на своем сделанном во время предвыборной кампании заявлении, что по-беда Клинтон попросту привела бы к установлению еще более мощной диктатуры неолиберальных по-средственностей. Победа же амбициозного харизмати-ка Трампа поможет, по крайней мере, вызвать к жизни новые и удивительные политические коалиции (1). Од-нако самой распространенной реакцией стали прокля-тия в адрес победы Трампа, символизирующей собой мир, в котором больше не осталось никакого уважения к истине. Изящную поддержку обвинению оказал «Оксфордский словарь английского языка», который в 2016 году канонизировал в качестве «слова года» «постправду». В словарном определении было записа-но, что это слово «обозначает обстоятельства, при ко-торых объективные факты оказывают меньшее влия-ние на формирование общественного мнения, чем об-ращение к эмоциям и личным убеждениям» (2). Здесь нельзя не увидеть намека на вполне конкретного ново-явленного американского политика.

Если мы примем определение Оксфордского слова-ря, то лучшим лекарством от нашего предполагаемого состояния постправды должны были бы стать «объек-тивные факты». Состояние постижения объективных фактов часто называют знанием, под которым обычно понимают признание истины людьми. Таким образом, знание обычно выступает в паре с истиной. В наше вре-мя золотым стандартом знания и истины обычно счита-ются научные открытия: некогда эта роль принадлежала церковным доктринам, а в будущем ее, вероятно, будут выполнять пока неведомые нам институции. Сказать, что мы сегодня живем в обществе, где господствует производство знания, — значит признать, что успех ес-тественных наук и их технического применения является окончательным критерием того, что считается истиной, а значит, и возможным ключом к противодействию трам-повскому «обращению к эмоциям и личным убеждени-ям». Исходя из подобной точки зрения, лишь знание мо-жет заставить демагога умолкнуть, как это представля-ется в старой левацкой максиме про «высказывание ис-тины в лицо власти». Похожая Первое, на что следует обратить внимание, это то, что, апеллируя к «чистой ин-туиции», Карнап на самом деле имеет в виду вовсе не исходную кантовскую концепцию интуиции, а скорее гус-серлевское понятие «сущностной интуиции [Wesenserschauung]», посредством которой, согласно Карнапу априори дан бесконечно евклидов характер «топологического пространства». точка зрения была транслирована за несколько месяцев до выборов аст-рофизиком Нилом Деграссом Тайсоном, опубликовав-шим весьма спорный твит: «Земле нужна виртуальная страна #Рационалия, с Конституцией, состоящей из од-ной строчки: „Всякая политика должна основываться на весомости доказательств“» (3). Иными словами, если бы мы могли применить научный метод к политике, то мы, наконец, избавились бы от иррациональных конфликтов между людьми. И более того, мы, вероятно, добились бы такого же прогресса в политике, какого мы достигли в нашем познании материальной природы за четыре века с момента начала «научной революции».

Таким образом, истина и знание предлагаются в ка-честве противоядия релятивизму (раньше его приписы-вали левым, но теперь он чувствует себя как дома и у правых), который изобретает любые желаемые им «аль-тернативные факты», если прибегнуть к ставшей уже печально известной фразе трамповской советницы Кел-лиэнн Конуэй. Тем не менее почему-то не всегда ясно, где мы должны искать истину и знания, рекомендован-ные нам в качестве чудесного исцеления. Это особенно очевидно в таких областях, как искусство и архитектура, которые управляются изменяющимися вкусами, а не вы-числительными формулами: данное различие, всегда работало на понижение ценности этих областей в глазах публики по сравнению с теми, что производят настоя-щее знание, такими как наука, инженерное дело или ме-дицина. Также неясно, кто обладает политическим зна-нием, несмотря на призыв Тайсона к созданию полити-ческой организации, базирующейся на рациональных доказательствах. Трудно, к примеру, поверить, что дей-ствия необычайно успешных политиков, таких, напри-мер, как Авраам Линкольн или Мустафа Кемаль Ата-тюрк, могут быть низведены до списка шаблонных под-сказок, легко повторяемых их последователями. Не все-гда также ясно, где именно можно обнаружить научное знание. Во времена интеллектуальных смут научные теории регулярно ниспровергаются и заменяются новы-ми, а все усилия так называемых «структурных реали-стов», утверждающих, что неизменное математическое ядро сохраняется в науке, невзирая на все революции, не выглядят слишком убедительными (4). Непоколеби-мые истины одной исторической школы отвергаются в другой как буржуазные предрассудки. Инженерные фирмы с репутацией допускают ошибки в расчетах, об-рекая на гибель в море сотни людей. На протяжении столетий приверженцы различных религий убивали друг друга миллионами, но также не стоит забывать и о том, что в жестокости с ними успели сравняться Сталин, Пол Пот и прочие атеисты.

Противостоять эмоциям и мнениям при помощи ис-тины и знаний было бы проще, если бы мы знали, где их можно раздобыть. И хотя Запад справедливо гордится своей научной традицией, уходящей в глубь веков, в Древнюю Грецию, величайшим интеллектуальным геро-ем этого раннего времени, вероятно, был Сократ (469–399 годы до н. э.), утверждавший, что никакого знания не существует. Действительно, в диалогах Платона мы час-то встречаем Сократа, откровенно заявляющего, что он никогда не был ничьим учителем и единственное, что он знает, — это то, что он ничего не знает. Даже знамени-тое имя, данное Сократом своей профессии, philosophia, означает любовь к мудрости, а не обладание ею. Этот подход в корне отличается от математики и наук, пре-тендующих на обретение мудрости, а не на простую лю-бовь к ней, при том что данное различие игнорируется многими — как внутри самой дисциплины, так и вне ее, — теми, кто толкает философию пойти понятным путем науки.

Предмет лежащей перед вами в данный момент книги — объектно-ориентированная онтология (сокращается как ООО и произносится три раза «О»), относительно новая школа философии, которая верит Сократу на сло-во.

На самом деле никто не обладает ни знанием, ни ис-тиной, и, следовательно, они не могут служить защитой от разложения политики или чего бы то ни было еще.

ООО полагает, что настоящая опасность для мысли ис-ходит не от релятивизма, а от идеализма, и поэтому лучшее снадобье от того, что причиняет нам страдание, — это не пара «истина — знание» (которую мы в под-робностях рассмотрим в главе 4), а реальность. Реаль-ность — это скала, о которую всегда разбиваются наши многочисленные корабли, и в этом качестве ее нужно признать и почитать, какой бы трудноуловимой она ни была. Подобно военачальникам, полагающим, что ни один план сражения не выдержит первого же столкно-вения с врагом, философы, вместо того чтобы зани-маться законодательным закреплением достоверных процедур преодоления мнений и эмоций, должны вспом-нить о том, что никакая теория не переживет первого контакта с реальностью. Более того, поскольку реаль-ность всегда радикально отличается от наших форму-лировок и никогда не является тем, с чем мы сталкива-емся непосредственно и «во плоти», наше приближение к ней должно быть непрямым. Это изъятие или удержа-ние вещей из непосредственного доступа есть цен-тральный принцип ООО. Обычное возражение на этот принцип заключается в жалобе, что он не оставляет нам ничего, кроме одних лишь бесполезных апофатических высказываний о непознаваемой реальности. Возраже-ние это, однако, исходит из того, что существуют лишь две альтернативы: четкие прозаические истинностные высказывания с одной стороны и расплывчатые поэти-ческие жестикуляции с другой. Напротив, я утверждаю, что большая часть познания происходит совсем не в этих двух формах, это становится очевидным из факта существования таких областей, как эстетика, метафора, дизайн, такой всеми порицаемой дисциплины, как рито-рика, а также самой философии. Как и все предметы из этого списка, философия имеет великую познаватель-ную ценность, не будучи при этом формой знания. Во времена, подобные нашим, сразу же обращающимся к знаниям за лекарством от каждой болезни, философия становится потенциальной подрывной силой с совер-шенно иной программой человеческого развития, неже-ли та, что есть у наук. В то же время шарлатанам в по-литике, как и везде, лучше противостоять не притяза-ниями на истину, которой на самом деле нет ни у кого, а постоянным требованием смотреть в лицо реальности. То, как мы собираемся обнаружить этот разрыв между знаниями и реальностью, есть одна из главных проблем этой книги.