Читать книгу "Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд"

Еще один аспект судебного процесса был сокрыт от внимания посторонних. Утверждали, что королева якобы поведала жене Джорджа Болейна о мужском бессилии короля. Во время заседания Джорджу Болейну передали листок бумаги, где излагались подробности случившегося, для личного ознакомления. «Король не искусен в сношениях с женщиной и не отличается ни нравственностью, ни мужским достоинством». В насмешку ли, или бравады ради он прочитал содержимое записки вслух. Подобный поступок не всегда свидетельствует о порядочности. Этот поступок обвиняемого бросил дерзкий вызов суду и подлил масла в огонь. Анна Болейн не отрицала, что Джордж распространял слухи о подлинном отцовстве принцессы Елизаветы. Поговаривали даже, что ее настоящим отцом был сэр Генри Норрис. По прошествии стольких веков никто уже не сможет сказать доподлинно. Как говорится, ищи ветра в поле, а правду — на дне морском. Лучшим эпиграфом к событиям весны 1536 года служат строки одного из ненадолго осужденных за связь с Анной, поэта Томаса Уайетта[16]:

Те дни кровавые сердце мне разбили, И страсть, и мою юность загубили…[17]

В день казни Анны Болейн король облачился в белые одежды, а уже на следующее утро обручился с новой избранницей. Должно быть, он свято верил в виновность бывшей королевы, или узнал о другом ее прегрешении, которое решил не предавать огласке, или же то и другое вместе. Во время визита своего незаконнорожденного сына Генриха, герцога Ричмонда, король приветствовал его со слезами на глазах и заявил, что он и Мария «должны возблагодарить Господа за то, что уберег от рук той женщины, замыслившей их отравить». Рассказывали, что монарх держался с почти вызывающей веселостью и даже сочинил стихотворную трагедию, где у Анны Болейн было сто любовников.

У Генриха был и другой мотив для нового брака. Сорокалетний король отчаянно желал иметь наследника. В действительности он уже объявил незаконнорожденными Марию и Елизавету. Герцог Ричмонд родился вне брака и поэтому не имел права на престол.

Смерть Анны Болейн не встретила большого сочувствия среди английского народа. Большая часть населения относилась к ней с пренебрежением, по крайней мере в глубине души, а один из современников описывал проявления ликования и радости «от обесчещения сожительницы». Новая жена Генриха, Джейн Сеймур, впрочем, также не могла похвастаться всенародной поддержкой. «Намедни про нас сочинили весьма язвительную балладу, — говорил ей Генрих, — поэтому, если она распространится среди народа и дойдет до ваших глаз, умоляю, не удостаивайте ее своим вниманием. Сейчас мне неизвестно, кто автор сего оскорбительного произведения; однако, будь он найден, его ждет немедленное наказание». Автора так никогда и не нашли.

К ликованию народа примешивалась всеобщая уверенность, что леди Мария теперь вновь обретет королевское благоволение. Однако подобная интерпретация событий, происходящих при дворе, представлялась слишком уж оптимистичной. Томас Кромвель стал выступать против сторонников Марии, объясняя это тем, что они якобы пытались выгодно устроить ее престолонаследие. Кажется, сама Джейн Сеймур уговаривала нового супруга помириться со старшей дочерью, но вместо этого Генрих подверг Марию еще большему давлению.

Он отправил к ней делегацию во главе с герцогом Норфолком, убеждая принести клятву верности — что означало бы дезавуировать брак своей матери и собственную законнорожденность. Ей пришлось бы признать короля верховным главой церкви. Мария отказалась дать все эти клятвы. Тогда герцог Норфолк объявил ее виновной в измене. Было вполне очевидно, что Генрих стремился предать ее суду, со всеми плачевными и даже мучительными последствиями. В письме, адресованном Марии, Томас Кромвель написал: «Вы самая упрямая и несговорчивая женщина… каких я когда-либо знал»; он убеждал ее раскаяться в «своей неблагодарности и позорном бессердечии». В противном случае, добавлял он, ее ждет «полный крах», а может, даже и изменническая смерть. Принцессе шел двадцать второй год.

Вскоре после этого она сдалась. Императорский посол увещевал ее, настаивая на том, что она обязана пережить весь хаос и ужас своего положения. Он убеждал, что, возможно, в спасении народа ради истинной веры лежит ее предназначение и ничто в мире не должно этому воспрепятствовать. Мученичество означало бы провал всех усилий. Мария, не читая, поставила свою подпись под декларацией о повиновении. Она признала «его королевское величество верховным главой английской церкви, наместником Христа на земле», равно как и то, что брак между ее матерью и королем был, «сообразно Закону Божьему и закону людскому, кровосмесительным и незаконным».

Больше ей ничего не оставалось. В своем бедственном положении она написала отцу: «Всецело вверяю тело свое Вашему милосердию и отцовскому состраданию, не желая ни высокого статуса, ни положения, ни привилегий, опричь тех, что Ваше величество мне даровать изволит». Король сразу благосклонно принял дочь ко двору, однако ее нравственности и чувству собственного достоинства был нанесен непоправимый ущерб. Никогда впредь не склонится ее голова, не пошатнется сила воли. Чувство вины за отречение от собственной матери будет терзать ее, и лишь костры Смитфилда, возможно, смогли его немного унять[18]. Сообщается, что сразу после подписания декларации Марией овладели тоска и угрызения совести, и она просила императорского посла получить для нее особую диспенсацию от римской церкви. Несмотря на все это, Мария, по всей видимости, вполне освоилась с возвращением к придворной жизни, покупая драгоценности и изысканные наряды; она играла в азартные игры — умеренно, но постоянно — и имела собственный ансамбль менестрелей. У нее был свой шут — молодая бритоголовая женщина по имени Джейн.

После казни Анны Болейн стало ясно, что партии религиозных преобразований, извлекавшей выгоду из ее вмешательства в государственные дела, возможно, грозит крах. В Риме неприязнь к королю сменилась сочувствием и жалостью, и в воздухе витала надежда, что теперь, после всех злоключений с «ведьмой», Генрих вернется в лоно церкви. Само собой разумеется, это было совершенно неверное истолкование сути королевской реформы. Он никогда не выступал против учения церкви — лишь против ее верховенства. Его понимание власти и накопленного благодаря этому дохода было вполне достаточным, чтобы воспрепятствовать любым попыткам вернуться к Риму. Король считал, что религиозное единство является необходимым условием для единства политического.