Читать книгу "В ожидании Роберта Капы - Сусана Фортес"

Ей не нравилось фокусировать объектив на неподвижных предметах, от этого становилось как-то не по себе. Но лучше уж смотреть на трупы через видоискатель, чем просто так. Все-таки легче. Стоя на коленях, Герда чувствовала, как трава щекочет лодыжки. «Мертвые – самые одинокие люди», – подумала она, рассчитывая глубину резкости. Так оно и было. Герда вспомнила книгу Иова: «…Но когда вырвут его с места его, оно откажется от него: “Я не видало тебя!” Вот радость пути его! а из земли вырастают другие». Подумала – может, прикоснуться к нему, закрыть ему глаза? И не сделала этого.

Несколько дней спустя армия Франко вошла в Толедо, выручив осажденных в Алькасаре и освободив себе прямой путь к Мадриду. Республиканцы были совершенно деморализованы.

К тому времени Герда и Капа присоединились к 12-й интернациональной бригаде, сформированной из немецких и польских коммунистов Тельмановской сотни, с которыми они уже встречались в Лесиньене на Арагонском фронте. Батальоном командовал писатель Мате Залка, статный венгр в кожаной куртке, большой стратег, упрямец и любитель грубых и ядовитых шуток, более известный под псевдонимом «генерал Лукач». Бригада должна была выйти к реке Мансанарес и соединиться там с другими частями, также направлявшимися к Мадриду, чтобы защитить его от атак генерала Франко.

Чего оба не ожидали, так это встретить Чима. Все трое выехали из Парижа одновременно, но поляк отправился своей дорогой. Ему нравилось охотиться в одиночку. Чим сидел на камне, осматривая свою аппаратуру с сосредоточенным лицом ученого талмудиста, когда вдруг увидел друзей, идущих вдали по дороге. Поправил указательным пальцем очки на переносице, будто хотел настроить взгляд. Он тоже не рассчитывал встретить их здесь.

Бывают объятия, которые стоят тысячи слов. Крепкий хлопок ладонью по спине вмещает все, о чем не стоит долго разглагольствовать. Достаточно крепко, по-мужски стиснуть друга. Так обнялись Капа и Чим. А Герда повисла у приятеля на шее, целуя его в лоб, в глаза и не переставая твердить его имя. Чим встретил любовный шквал слегка смущаясь и пошучивая, будто досадуя на все эти телячьи нежности.

– Ну хватит, хватит, хватит уже… – повторял он, отстраняясь с робостью еврея-затворника. Но в глубине души был счастлив.

Это был момент высшей полноты чувств, какие иногда случаются посреди войны. Двое мужчин и женщина, идущие по тропинке между деревьями с камерами через плечо, вечерний свет, сигарета… Часовой механизм, отсчитывающий время до смерти каждого, уже был запущен, и, возможно, они знали об этом.

Есть картины, которые зависают в памяти в ожидании, когда время определит для них соответствующее место. И хотя будущее не ведомо никому, в сознании всегда присутствует тень предчувствия, предзнания. Много лет спустя именно это воспоминание стало последним, мелькнувшим в голове у Давида Сеймура, Чима, когда он стоял перед египетской расстрельной командой. Было это 10 ноября 1956 года у пограничной переправы, куда он приехал с другим французским фотографом делать репортаж об обмене пленными на исходе Суэцкого кризиса, когда уже начались мирные переговоры. Смерть всегда трагична, но еще более нелепой кажется она, когда сведены все счеты и война подошла к концу. Раздался треск пулемета, и все вокруг обрушилось, а потом фотограф понял, что лежит на земле, и из горла у него хлещет кровь. Но прежде чем навеки закрыть глаза, Чим на миг вернулся в тот день: Капа, Герда, он, такие молодые, шагают втроем по тропинке. Улыбаясь.

Воспоминания не выбирают, и Чим не мог знать, что эта встреча окажется последним, что он забудет. 12-я бригада с трудом продвигалась сквозь дикие травы по ничейной земле. Деревья вздрагивали от взрывов.

Что хорошо в ближнем бою, так это то, что метафизическая тоска вмиг разгоняется автоматным и винтовочным огнем. Кьеркегор, Ницше и Шопенгауэр тут же идут лесом. Вся философия сосредоточивается где-то на уровне гениталий и сводится к вопросу выживания, ты озабочен лишь тем, как спасти свою шкуру, добежать вот до этой стены, поскорее вскарабкаться на вершину холма, добраться до церкви, до развалин дома… и, если снова услышишь треск очередей, броситься на землю, впечататься в нее, чтобы оказаться ниже траектории пуль, забраться в любую рытвину, канаву, воронку от снаряда, лужу, нырнуть в грязь по самые уши, как буйвол, и пытаться двигаться вперед. Ощущения это вызывает противоречивые, но затягивает – из-за зверского притока адреналина. Мышцы превращаются в туго натянутые струны. Мысль становится действием. Оживают забытые инстинкты. Фокусируется взгляд. Голова кружится, как, должно быть, у атлетов перед забегом. Ты собран, полон сил, готов ринуться вперед в любую секунду. Все военные корреспонденты хоть раз да чувствовали это, как и воины Трои, хотя война, воспетая Гомером, велась людьми, которые и не мыслили о том, чтобы стать героями Илиады. Не то чтобы фоторепортеры вдруг почувствовали вкус к кровопролитию, просто никогда еще они не ощущали себя настолько живыми. Синдром Ахиллеса. Герда, Капа и Чим заразились им, не понимая толком, что с ними происходит. Это была их первая война.

Мусор на дороге. В кювете осел со вспоротым брюхом. Чим обогнал их и начал прикидывать, как это будет выглядеть в кадре. Лукач говорит о чем-то, бурно жестикулируя, Боб рядом с ним с камерой через плечо, мрачен, явно возражает. Герда в двух шагах, чуть отстала, курит и потихоньку посмеивается. Щелк.

К опасности все трое относились одинаково: они бросали ей вызов. Труднообъяснимый порыв, возможно, дело в юношеской отваге, в том, чтобы выпить залпом бутылку вина, закусить рисом и рвануть в гущу битвы, заниматься любовью чуть не на каждом углу, ненавидеть врага и быть верным идеалам. Это жизнь. Или особая манера жить.

Они были убеждены, что в Испании решается будущее Европы, а потому полностью окунулись в борьбу, встали на одну из сторон, забыв о профессиональной дистанции, сражаясь всеми доступными средствами, становясь все более беспощадными. Полурепортеры-полубойцы. Камера в одной руке, пистолет в другой.

Капа вольготно чувствовал себя с Лукачем, весь день напролет болтая по-венгерски, правда, матерщину предпочитал вставлять испанскую. А Герда больше помалкивала. Ей нравилось слушать. И она слушала – внимательно, слегка наклонив набок голову, с пониманием, не упуская ни одной детали, но с чуть надменным взглядом, необходимым, чтобы держать дистанцию при общении с мужчинами. Чим в их компании отвечал за здравый смысл, выносил основательные суждения, подобающие серьезному образованному еврею. Он был, пожалуй, слишком тщедушен для походной жизни, однако осторожен и надежен, как старый морской волк.

Все трое многому научились от генерала: распознавать калибр снарядов, различать направление выстрела – в нас стреляют или кто-то из наших, готовить пути отхода прежде, чем сунешься в опасное место, вслепую передвигаться в тумане в воде по пояс, как привидения, следя, как идет по воде зыбь, подняв руки, чтобы не намокли камеры или винтовки, навострив слух, чтобы не заблудиться и не нарваться по ошибке на врага. Но когда они наконец пришли к водоразделу, обнаружили только пустые траншеи. Никто не ждал 12-ю бригаду. Они были одни.

Мадрид белел вдали, словно заяц, за которым гонится по пашне свора охотничьих собак.