Читать книгу "Венец многобрачия - Наталья Александрова"

После того как Валентин Сергеевич примирил меня с бензолом, дело пошло на лад. Он проводил со мной гораздо больше времени, чем с мамой, и сумел-таки заставить меня если не полюбить химию, то хотя бы сдать ее на четверку.

Но с мамой у него не клеилось. Он все больше грустнел, думая, что, как только я сдам выпускные экзамены, он станет не нужен и мама даст ему от ворот поворот. Мне было безумно его жалко, и, чтобы подбодрить, я как-то высказалась, что всегда была на его стороне, и химия здесь абсолютно ни при чем.

Прошло несколько месяцев, я уже была в университете, у меня появились новые друзья и Артем. Валентин Сергеевич куда-то исчез, вероятно, решил не навязываться, казалось бы, теперь ничего не должно мешать маминому счастью с ее ненаглядным Игорем. Но она все медлила с окончательным решением, пока я не пригрозила, что выйду замуж раньше ее, у нас с Артемом дело к тому шло. Мамуля посмотрела на себя в зеркало, нашла несколько седых волосков, осознала наконец, что молодость не бесконечна и надо как-то определяться; после этого она мигом выбросила из головы своего псевдоромантического Игоря и призналась мне, что Валентин Сергеевич перед окончательным их расставанием все же пытался поговорить с ней о любви, но она свела все на шутку. И теперь он обиделся, и она боится, что он никогда больше не придет.

Когда я говорила с Валентином Сергеевичем по телефону, он спросил, как я себя чувствую, потому что от сдерживаемого смеха у меня началась икота.

– Приходите к нам, Валентин Сергеевич, завтра обязательно. Мама очень просит!

– Это правда? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Правда, правда! – Они мне ужасно надоели, взрослые люди, а ведут себя как в детском саду.

В общем, они поженились. Жили они… Мать как-то призналась мне, что она не понимает, за что ее выбрал Бог, что редко какой женщине выпадает такое счастье. Валентин Сергеевич относился к ней прекрасно и часть любви перенес на меня, потому что упорно считал, что это я их свела.

Они жили вот в этой трехкомнатной квартире напротив Сосновского парка. Валентин Сергеевич много работал, стал директором Института биохимии. Но после того, как ему исполнилось семьдесят лет, он решил, что института ему многовато, и по настоянию мамы взял себе кафедру. Из-за этого случился курьез, потому что раньше по статусу ему была положена служебная машина с шофером, а потом, когда он перестал быть директором института, машину отобрали.

«И как тебе это понравится? – возмущалась мама. – Он купил новые «Жигули» и учится водить! Это в семьдесят-то лет!»

Я ответила, что ни минуты не сомневаюсь в том, что через месяц он будет катать ее на машине. Так оно и вышло.

Мама умерла ночью во сне – обширный инфаркт. Она не страдала. Зато Валентин Сергеевич… Но держался он здорово.

После похорон я уехала в командировку. Вернулась через месяц. Валентин Сергеевич очень постарел, но ни на что не жаловался. Незаметно подошли поминальные сорок дней. Когда мы мыли посуду после ухода родственников и знакомых, Валентин Сергеевич в обычной для него суховатой манере сказал, что я могу забрать мамины вещи и что все, что у него есть – эту квартиру, машину, дачу в Вырице и вклад в Сбербанке, он завещал мне. От неожиданности я чуть не выронила тарелку. Потом опомнилась и растерянно сказала, что мне вообще-то ничего не надо. На что он твердо возразил, что у него никого нет, с моей матерью он был счастлив двадцать лет благодаря мне. И что сейчас его завещание меня ни к чему не обязывает, и только потом, когда его не станет, он ждет от меня одной услуги – взять на себя заботы о Горации. Видя, что я с испугом покосилась на огромного ротвейлера, который грыз на полу кухни кость, оставшуюся от бараньей ноги, Валентин Сергеевич усмехнулся и сказал, что Горацию пять лет, ротвейлеры живут восемь, максимум девять, и он надеется, что столько-то протянет, чтобы никого ничем не обременять.

Что-то со мной случилось тогда, я очнулась в комнате на диване, а замечательный старик еще поил меня чаем и утешал.

Я позванивала ему изредка, он радовался моим звонкам, говорил, что много работает и гуляет с Горацием. Разумеется, он страшно тосковал. Надо было навещать его почаще, но у меня тогда был полный цейтнот. На работе неприятности, и еще мы разводились с Олегом. То есть сначала мы собирались, потом долго обсуждали моральный аспект, потом материальный, в общем, забот хватало.

И однажды мне позвонили из института и сказали, что Валентин Сергеевич попал в автомобильную аварию и лежит в тяжелом состоянии в Академической больнице на проспекте Мориса Тореза.

Когда я его увидела, то в первый момент даже испытала облегчение, потому что никаких особенных повреждений у него я не заметила. Руки-ноги были целы, и даже капельница не стояла у кровати. А голова хоть и была забинтована, но не сильно. Он открыл глаза, но не узнал меня, посмотрел равнодушно. Привезли после аварии, сказала медсестра, вроде бы столкнулся с «Мерседесом». Все-таки в таком возрасте водить машину рискованно, реакция не та…

Я поболталась немного возле палаты и ушла, потому что моего присутствия пока в больнице не требовалось. Звоните, сказал доктор, узнавайте. Я звонила и добилась разрешения его навещать, потому что Валентин Сергеевич пришел в себя. Но в голосе его лечащего врача я не услышала особой радости. Они огорошили меня еще в приемной: старик потерял память. Он сидел на кровати, смотрел жалобно и пытался сам есть кашу трясущейся рукой. Участливый доктор накапал мне валерианки и разрешил посидеть немного в ординаторской. Он сказал, что функции у больного восстановятся, но память, возможно, не вернется никогда.

– Вряд ли вы сможете за ним ухаживать, – предупредил он, – такое под силу только очень близким людям.

– Идите к черту, – разозлилась я, – как только будет можно, я заберу его домой.

– Ну что ж, – согласился он, – возможно, дома ему станет лучше.

С работы я уволилась. Просто высказала этим наглым молодым девкам все, что я о них думаю. И начальству тоже досталось. Почему-то в последнее время главным достоинством сотрудника, в особенности женщины, считается ее возраст. Чем моложе, тем лучше. Скоро несовершеннолетних начнут на работу брать. Ошибки, которые они допускают в работе, объясняют их неопытностью, а если такие же ошибки допускает женщина постарше, считается, что она уже в старческом маразме. Где логика, я вас спрашиваю?

В общем, уволилась я, ни капельки не жалея. Что я, переводов не достану, что ли? Как-никак, два языка. В крайнем случае, уроков наберу.

С разводом тоже вопрос решился быстро. Как только Олег, узнав о моем увольнении, начал упрекать меня, что я несдержанная, что хорошая работа на дороге не валяется и так далее, я собрала вещи и сказала, что переезжаю к Валентину Сергеевичу, потому что хоть он и в больнице, но в квартире остался Гораций. Он тоскует о хозяине и вообще не любит быть один. Стало быть, материальный, то бишь квартирный, вопрос отпадает, и препятствий к разводу быть не может. Олег согласился со вздохом.

Валентина Сергеевича выписали после небольшого улучшения. Он встал с постели, мог одеваться, есть и еще делать разные вещи, но, по-моему, до самого конца жизни так и не понял, кто я такая и что делаю в его квартире. А вот Горация он, несомненно, узнал. И все оглядывался растерянно и бродил по трем комнатам, как будто они пустые. Когда до меня дошло, что он ищет маму, то слезы хлынули из глаз ручьем, а я никогда не плачу, это знают все мои знакомые. Я пыталась объяснить Валентину Сергеевичу, что же случилось, но он не понимал. А потом привык, что в квартире с ним только я и ротвейлер. Понемногу старик окреп и даже выходил на балкон с Горацием. Но в основном сидел в кресле, бездумно уставившись перед собой невидящими глазами, а Гораций лежал рядом и дремал. Так мы прожили четыре месяца и, скажу честно, старик не доставлял мне особых хлопот. Навещал его только один человек, старый приятель, тоже профессор, Юрий Ермолаевич.