Читать книгу "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин"

Иными словами, уже тогда было подмечено, что большие потери несет отступающая сторона, так как инициатива действий принадлежит противнику. Если же помнить, что в рядах русских войск находились по преимуществу призванные по мобилизации запасные, то удивляться их пленению не приходится. Е. Э. Месснер подметил, что «сдача в плен стала массовым явлением со времени Русско-японской войны, первой войны на базе системы „Вооруженный народ“. Эта система с ее короткими сроками военной службы, с призывом под знамена запасных солдат, у которых выветрилось воинское воспитание, давала в ряды воюющих армий много людей недостаточной воинственности». Таким образом, переход от профессиональной армии к массовой должен был повысить уровень потерь, в том числе и пленными. Причем чем хуже в данном месте и в данное время был состав войск, тем большие потери они несли.

Опыт — «сын ошибок трудных», как говорил А. С. Пушкин, строится на основе не только собственных эмпирических данных, но и на базе тех сведений, что получены от других. В отношении пленения дальневосточный конфликт, инициировавший Первую русскую революцию 1905–1907 гг., сыграл для русской стороны плохую службу. Соответствующее отношение к плену проявилось уже в годы Русско-японской войны 1904–1905 гг.

Гаагская конвенция 1899 года категорически утверждала: «Хотя военнопленные теряют свою свободу, они не теряют своих прав». Другими словами, военный плен не есть более «акт милосердия со стороны победителя — это право безоружного». Японцы, никогда не отличавшиеся особенными сантиментами по отношению к своим азиатским соседям (Корее и Китаю), чьи земли они стремились превратить в свои колонии, не могли вести себя подобным же образом с европейцами. Сознавая свою некоторую «чужеродность» по отношению к европейцам (несмотря на тесные политические связи в Германией и Великобританией), которые вплоть до Первой мировой войны неизменно выступали соединенно по отношению к внешнему миру, японцы действовали весьма осторожно. Прежде всего — согласно требованиям международного права, подписанным практически всеми суверенными державами мира, а единственной азиатской независимой страной была только Япония.

Стремясь быть принятыми в семью великих держав, японцы вели себя с европейскими противниками «цивилизованно». Русские офицеры и солдаты, находившиеся в плену, не испытывали никаких особенных лишений. Японцы позволяли офицерам, давшим подписку о дальнейшем неучастии в военных действиях, вернуться на родину. То есть люди были довольны условиями жизни в плену. Эта информация о современном «гуманном» плене, разумеется, была широко известна.

Но если в 1904 году на маньчжурских полях сходились сотни тысяч, то в 1914 году на европейских ристалищах — уже миллионы. Соответственно, росло и число потерь, в том числе пленными. Это явление было объективно неизбежным и понятным, но сдаться в плен можно при разных обстоятельствах. Масштабные операции на окружение, фланговые удары, применение невыносимой с моральной точки зрения тяжелой артиллерии способствовали тому, что уставные требования не выполнялись да и не могли быть выполненными.

Теперь люди уже не сходились в пределы прямой видимости, а то и на штык, чтобы забрать живые трофеи. Расстрелять блокированного противника можно с расстояния в несколько километров, не видя его и не воспринимая в качестве живого существа, как бессловесную чурку. Именно поэтому в современной войне в случае неблагоприятного хода сражения количество пленных вполне может на порядок превышать количество убитых и раненых — «кровавых потерь».

В свое время Л. Н. Толстой в «Войне и мире» резюмировал: «Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики». В 1812 году, когда ружья стреляли на триста шагов, это было справедливо. Но и вспомнить хотя бы то же сражение при Аустерлице, когда одним ударом Наполеон рассыпал единство австро-русского фронта и взял массу пленных. Как здесь не согласишься на пленение? Но правда и то, что каждый боец всегда имеет выбор — драться до смерти либо сдаться в безвыходных условиях. Многое в таком случае зависело от воинского воспитания нации.

Как только из строя убыли кадровые армии, вымуштрованные в казармах, «народные» армии, составленные из призывников, многие из которых вообще никогда не служили в армии, стали терять ту «моральную упругость», что характеризует хорошие войска. Однако сам фактор милитаристского воспитания народа стал сказываться с первых же выстрелов. В результате исход ситуации стал напрямую зависеть от наличия в части тех людей, что желали драться, как правило, офицеров и унтер-офицеров. То обстоятельство, что профессионалы сдаются в плен реже, нежели мобилизованные, осознавался всегда. Оценивая итоги войны в данном отношении, генерал Н. Н. Головин указывает: «В то время как в офицерском составе при десяти убитых и раненых попадает в плен немного менее двух, в солдатском составе сдаются в плен от четырех до пяти».[6]

Сама эта оценка участника войны, военного ученого, говорит о многом. Не только о разнице между офицерским и солдатским составами, что как раз понятно. Но и о числах: для русской армии пленные составляли чуть не половину всех кровавых потерь — убитыми и ранеными. По неудачным периодам — еще более. Для войн профессиональных армий это цифры неслыханные, так как генерал Головин четко отделяет раненых от пленных, очевидно, предполагая тем самым, что большая часть пленных составляют сдавшиеся не ранеными. Противоречие с требованиями командования и практикой войны — разительное.

По опыту Русско-японской войны 1904–1905 гг. было известно, что категории пленных и пропавших без вести — почти всегда идентичны. Дезертирство в начале войны было минимальным, совершалось еще до прибытия на фронт, но и в целом за 1914–1916 гг. дезертиров в императорской России было немного. Поэтому командование стремилось к тому, чтобы извести под корень неблагоприятные тенденции еще до боев. Например, приказ по 2-й армии Северо-Западного фронта, за № 4 от 25 июля 1914 года гласил: «В одном из донесений я усмотрел, что несколько нижних чинов без вести пропали. В большинстве случаев без вести пропавшие впоследствии оказываются в плену. Попадать в плен — позорно. Лишь тяжело раненный может найти оправдание. Разъяснить это во всех частях».[7] О том же писали и послевоенные исследователи. Удельный вес «пропавших без вести» «в общем размере потерь зависит в значительной степени от характера и результата военных операций. Наступающая армия располагает гораздо более точными сведениями о своих военных потерях, и у нее удельный вес „пропавших без вести“ будет меньше. И наоборот, при отступлении эта группа значительно возрастает, так как отступающей армии не всегда удается сохранить в целости свою систему учета. Фактически у отступающей армии большинство „пропавших без вести“ составляют попавшие в плен»[8]