Читать книгу "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно"

Перед замком в Доорне Нет зрелища позорней: Конокрады-цыгане, Бандиты-славяне, Из Венгрии — сутенеры, Из Латвии — воры, И, конечно, еврей из Кракова, Словом, народа лихого всякого. На балконе такса тявкает, Внизу толпа вякает, И вот — всеобщий восторг и стон: Появляется ОН, ОН, ОН!

Вильгельм не читал этих строк. К тому времени он ограничил себя исключительно просмотром вырезок из текущей прессы, которые подбирали секретари, и можно быть уверенным в том, что высказывания левых публицистов туда не попадали. По-иному обстояло дело с печатью и произведениями правых. Бывший кайзер изучал их внимательно и крайне болезненно воспринимал «ложь и неблагодарность» тех, кому он некогда покровительствовал и дал возможность сделать карьеру в армии или при дворе. Удары сыпались и со страниц посмертно изданных мемуаров Бисмарка, Вальдерзее, Гогенлоэ, и со стороны здравствующих бывших соратников — Тирпица, Бюлова, Людендорфа, Гинденбурга, Цедлиц-Трютцшлера. В их воспоминаниях бывший кайзер представал в образе беспомощного кретина или барина-самодура и всегда в качестве главного виновника поражения Германии в мировой войне.

Каждая такая публикация была подарком для Антанты. Народы хотели простого и ясного ответа — кто должен ответить за страдания и смерть миллионов, и доорнский изгнанник был вполне подходящим козлом отпущения. Несколько раз поднимался вопрос о выдаче Вильгельма как военного преступника — в современной истории впервые возникло намерение отдать под суд бывшего главу государства. В тексте Версальского договора уже содержалось обвинительное заключение в его адрес. Перед судом должны были предстать часть германского генералитета и немало высших офицеров — всего около тысячи человек. Однако Голландия отказалась выдать укрывшегося на ее территории бывшего кайзера. Лидеры Антанты не особенно настаивали, что вполне понятно: в ходе открытого процесса могли всплыть компрометирующие их детали.

Вильгельм ни разу не выезжал из Доорна, где он жил с новой женой — дамой не первой молодости и небольшим двором. Каждый удар, который обрушивался на Веймарскую республику, приносил ему радость и внушал надежду на то, что его призовут вернуться на трон. Он проявил определенный интерес к нацистам, впрочем, более заинтересованную и даже восторженную реакцию они вызвали у новой императрицы. Особенно ей понравился Геринг, который как-то нанес визит в Доорн. Вильгельму хватило здравого смысла понять, что нацисты не собираются возвращать ему трон, и начиная с 1934 года флирт с новыми правителями Германии прекратился. В последние годы жизни Вильгельм воздерживался от каких-либо публичных заявлений, но это отнюдь не означало, что он примирился со своей судьбой и врагами. Незадолго до своей смерти в июле 1941 года он стал свидетелем оккупации Голландии немецкими войсками.

II

Отношения между Вильгельмом и нацистскими правителями Германии оставались в целом холодными. Единственным исключением был его четвертый сын Август Вильгельм, или Ауви, — он стал убежденным нацистом и вступил в НСДАП. Внук и формальный престолонаследник Людвиг Фердинанд, напротив, поддерживал контакты с антинацистской оппозицией.

После 1945 года фигура кайзера Вильгельма в общественном мнении и в трудах исследователей отошла на задний план. Историю стали трактовать иначе: войну спланировали воротилы большого бизнеса, для Генерального штаба Германии она была поводом отвратить победу демократического социализма, а Вильгельм был не более чем орудием в их руках, так сказать, голограммой на фоне реальных событий.

Позднее в историографии произошел новый поворот. В центре внимания оказались отдельные, по большей части вырванные из контекста заметки или импульсивные высказывания кайзера, касающиеся евреев. На их основании стал распространяться тезис, что Вильгельм был рьяным антисемитом, Гитлер лишь продолжил дело кайзера. Вильгельм умер за полгода до Ваннзейской конференции, где была сформулирована программа «окончательного решения» еврейского вопроса, то есть физического уничтожения еврейского населения Европы. Он знал о преследованиях евреев в нацистской Германии, и из содержания довольно путаного письма, написанного им незадолго до кончины, сложно понять, что он одобрял репрессивные меры режима. Все это верно, но не надо забывать и другое: во время его правления никаких репрессий против евреев не было, ни один еврей не стал жертвой политики кайзера, если не считать тех немецких патриотов-националистов иудейского вероисповедания, которые доблестно сражались и пали в боях Первой мировой войны. Здесь кстати вспомнить пьесу Рональда Харвуда о дирижере Вильгельме Фуртвенглере. В одной сцене герои пьесы — офицеры после окончания Второй мировой войны обсуждают вопрос, был ли дирижер нацистом и должен ли понести за это наказание. Один из персонажей, майор Арнольд, говорит: «Этот человек допускал антисемитские выпады, очень резкие, поверьте, у меня есть его письма…», на что лейтенант Дэвид, сам еврей, замечает: «Покажите мне хоть одного из вас, неевреев, кто не допускал бы антисемитских выпадов, и я заплачу вам миллион».

Отношение Вильгельма к евреям кардинально изменилось после 1918 года. В годы своего правления он вполне терпимо относился к тем евреям — магнатам большого бизнеса, которые способствовали торговой и экономической экспансии рейха. По крайней мере с одним из представителей этой элиты — Альбертом Баллином — его связывали отношения подлинной дружбы, если такое понятие вообще применимо к личности кайзера: Вильгельм не отличался душевной теплотой. Следует отметить и тот факт, что в конце XIX века антисемитизм был обычным явлением в правящих кругах всех европейских держав, и, конечно же, на молодого Вильгельма сильное влияние оказали антисемитские взгляды его советника Вальдерзее и наперсника Филиппа Эйленбурга.

Во время войны контакты Вильгельма с Баллином и другими представителями еврейской общины — типа Вальтера Ратенау — оказались прерванными. После окончания войны Вильгельм-националист, переживший крушение своих идеалов, нашел в «еврейском интернационализме» подходящего козла отпущения. В декабре 1919 года он сформулировал приговор своим бывшим подданным еврейской национальности, не особенно связывая себя требованиями элементарного приличия, не говоря уже о стиле изложения:

«Самое ужасное и грязное, что моя нация совершила в истории, что немцы совершили с собой, — это то, что они позволили ненавистной расе Иуды совратить себя, позволили ей властвовать над собой! Вот она, их благодарность за наше гостеприимство! Ни один немец не имеет права забыть об этом позоре, не может спокойно уснуть, пока эти паразиты не будут сметены с немецкой земли и уничтожены! Этот ядовитый нарост на немецком дубе!»

Несколько месяцев спустя он увлекся изучением «Протоколов сионских мудрецов», в которых, как ему казалось, он нашел доказательство того, что война и последовавшая катастрофа лишь часть гигантского заговора еврейских богатеев.

Есть и еще одно высказывание Вильгельма, которое часто цитируется, когда речь идет о его антисемитских наклонностях. 15 августа 1927 года он писал своему американскому приятелю детства Паултни Бигелоу: «Пресса, евреи и комары — это те природные бедствия, от которых человечество должно быть так или иначе избавлено. Лучше всего, я думаю, подошел бы газ». Можно представить себе, как поежится при этих словах современный читатель, знающий о соответствующей практике в нацистских концлагерях. Вильгельм, когда писал эти ужасные вещи, не подозревал о том, что они через десяток с лишним лет станут реальностью на его родине. Вряд ли он всерьез имел в виду применение отравляющих средств в отношении всех трех упомянутых им мировых зол. Это была «шутка» — хотя она и не лучшим образом характеризует его чувство юмора.