Читать книгу "Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути"

Позже тем же утром пришли жена и дочь Байрона, чтобы последний раз взглянуть на него. Байрона, задрапированного белыми простынями, вывезли в зал для прощаний. Лампа на полу и розовая лампочка на потолке мягко освещали его открытое лицо; так оно выглядело гораздо приятнее, чем при резком свете ламп дневного света в комнате для приготовлений.

После того как я побрила Байрона, Майк, прибегнув к какой-то похоронной магии, закрыл глаза и рот усопшего. Теперь, освещенное мягкими розовыми лучами, лицо джентльмена выглядело умиротворенным. Я ждала, что из зала для прощаний раздастся крик, вроде: «Какой ужас! Кто его так побрил?!», но, к счастью, этого не произошло.

От его жены я узнала, что Байрон 40 лет проработал бухгалтером. Такому организованному человеку, как он, наверняка понравилось бы тщательно выбритое лицо. Ближе к концу своей битвы с раком легких он был не в силах даже самостоятельно ходить в уборную, не говоря уже о бритье.

После того, как семья Байрона простилась с ним, пора было приступать к кремации. Майк поместил Байрона внутрь одной из огромных печей и с удивительной ловкостью выставил все настройки на передней панели. Через два часа дверь печи снова распахнулась, и я увидела красные тлеющие угольки, которые когда-то были костями Байрона.

Затем Майк принес инструмент, похожий на металлические грабли, и показал, какими движениями нужно выгребать кости из печи. Пока все, что осталось от Байрона, падало в контейнер, зазвонил телефон. Его звонок раздался в громкоговорителях на потолке, которые были установлены специально для того, чтобы телефон было слышно, несмотря на рев печей.

Майк сунул мне свои защитные очки и сказал:

– Закончи выгребать кости, мне нужно снять трубку.

Когда я доставала кости Байрона из печи, то заметила, что его череп остался целым. Я обернулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за мной кто-нибудь живой или мертвый, а затем начала тащить череп к себе. Когда он приблизился к дверце печи, я взяла его в руки: он все еще был теплым, и я чувствовала его гладкую, но пыльную поверхность даже через промышленные перчатки.

Безжизненные глазницы Байрона смотрели на меня, пока я вспоминала, каким было его лицо до того, как всего два часа назад оказалось в огне. Это лицо я должна была хорошо запомнить, учитывая наши клиентско-парикмахерские отношения. Однако все человеческое, что было в его лице, ушло. Мать-природа с «ее жестокими законами», как писал Теннисон[3], разрушила всю красоту, что однажды создала.

Кости Байрона, в которых после кремации остались лишь неорганические вещества, стали очень хрупкими. Когда я повернула череп боком, чтобы лучше его рассмотреть, он рассыпался в моей руке, и пыль от него сквозь мои пальцы упала в контейнер. Мужчина по имени Байрон, отец, муж и бухгалтер, теперь навсегда остался в прошлом.

Вернувшись вечером домой, я увидела, что моя соседка Зоуи плачет на диване. Ее сердце разбил женатый мужчина, в которого она влюбилась во время недавней поездки в Гватемалу (это был двойной удар по ее эго и нетрадиционной ориентации).

– Как первый рабочий день? – спросила она сквозь слезы.

Я рассказала ей о Майке и о бритье трупа, но решила умолчать о черепе Байрона, сделав это своим секретом. Также я умолчала о странном нездоровом чувстве власти, которое я ощутила, когда руками растерла череп в пыль.

Пока звуки мексиканской музыки из «Esta Noche» мешали мне заснуть, я не могла перестать думать о черепе. Однажды все, что когда-то было Кейтлин: глаза, губы, волосы, плоть, – перестанет существовать. Возможно, мой череп тоже раскрошит рука в перчатке какого-нибудь 20-летнего юнца.

Щенок-сюрприз

На второй день в Уэствинде я встретила Падму. Нельзя сказать, что Падма была противной. Это слишком простое определение с дешевой коннотацией[4]. Падма больше напоминала существо из фильма ужасов, главную героиню кино «Воскрешенная ведьма-вуду». Когда я бросала взгляд на ее тело, лежащее в картонном контейнере для кремации, то думала: «Господи, да что я вообще здесь делаю?»

При жизни в Падме текла ланкийская и североафриканская кровь. Из-за темного цвета и сильного разложения ее кожа казалась угольно-черной. В ее длинных волосах, разбросанных во всех направлениях, были колтуны[5]. Белая плесень паучьими лапами выползала из ее носа и покрывала половину лица, включая глаза и зевающий рот. С левой стороны груди у нее была дыра, словно кто-то вырезал ей сердце в ходе таинственного ритуала.

Падме было чуть за тридцать, когда она умерла от редкого генетического заболевания. Несколько месяцев ее тело находилось в больнице Стэнфордского университета, где врачи пытались выяснить, что за болезнь убила ее. К тому моменту, как она прибыла в «Вествинд», ее тело уже перестало походить на человеческое.

Несмотря на ужас, который внушала неопытной мне Падма, я не могла позволить себе отпрыгнуть от ее тела, как олененок на дрожащих лапках. Менеджер Майк ясно дал понять, что мне платят не за то, чтобы я боялась мертвецов. Мне отчаянно хотелось доказать ему, что я могу быть такой же равнодушной, как и он.

«Лицо в плесени? Да я видела такое миллион раз! Это еще легкий случай», – мечтала я сказать с видом настоящего профессионала в области ритуальных услуг.

Пока вы не увидите труп, похожий на тело Падмы, смерть кажется чуть ли не красивой. На ум сразу же приходит викторианская жертва туберкулеза, у алого рта которой виднеется тоненькая струйка крови. Когда Аннабель Ли, возлюбленная Эдгара Аллано По, умирает, страдающий от любви По не может оставаться в стороне. Он пишет:

«И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,С незабвенной – с невестой – с любовью моей –Рядом с ней распростерт я вдали,В саркофаге приморской земли».

(пер. К. Бальмонта)

Великолепное белоснежное тело Аннабель Ли. Никакого упоминания о следах разложения, которые сделали бы лежание рядом с возлюбленной невыносимым для безутешного По.

Падма была не единственной. Повседневные реалии работы в «Вествинде» были куда менее захватывающими, чем я предполагала. Мой рабочий день начинался в 08:30 утра, когда я включала печи для кремации («реторты», как они называются на профессиональном жаргоне). Весь первый месяц я носила с собой шпаргалку по включению печей и неуклюже нажимала на ярко-красные, синие и зеленые кнопки, напоминавшие мне о научно-фантастических фильмах 1970-х годов, чтобы установить температуру, зажечь горелку и отрегулировать вытяжку. Секунды до того, как печи с грохотом включались, были самыми тихими и спокойными за весь день. Никакого шума, жара, давления – просто девушка и куча свежих трупов.