Читать книгу "Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом "ненормальности". Какая она изнутри? - Джон Элдер Робисон"

Порой эту фразу сопровождал хлопок линейкой или тычок указкой с резиновым кончиком – такими орудовали учителя во времена моего детства. Учителя еще говаривали: «Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю, Робисон!»

Я мялся, ежился и упорно смотрел в пол. Учителя от этого сатанели еще больше. Я поднимал взгляд, видел разъяренное учительское лицо, и поспешно отводил глаза – мне делалось еще неуютнее, и я ежился еще сильнее. И попросту немел.

Отец, бывало, выражался иначе:

– Смотри мне в глаза! Почему юлишь? Что ты скрываешь?

– Ничего.

Если отец был в подпитии, он вполне мог истолковать мой ответ как дерзость и залепить мне оплеуху. К тому времени, когда я поступил в начальную школу, он уже закупал дешевое вино большими галлоновыми бутылями. И к вечеру успевал изрядно опустошить очередную бутыль. Я укладывался спать, а отец пил далеко за полночь.

– Смотри мне в глаза! – требовал отец. Я упирался взглядом в нагромождение пустых бутылок, составленных за спинкой его кресла и под столом. Я ежился и смотрел на что угодно, лишь бы не ему в лицо. Когда я был совсем маленький, то убегал, чтобы спрятаться от отца, а он гонялся за мной, размахивая ремнем. Иногда мать меня выручала. Иногда нет. Потом я вырос, окреп и собрал солидную коллекцию ножей (мне тогда было лет двенадцать). Отец понял, что нарываться опасно, и перестал требовать «смотри мне в глаза».

Каждый встречный полагал, будто отлично понимает, почему я так себя веду, почему прячу глаза. Ответ был прост: потому что я дрянной мальчишка.

– Разве можно верить тому, кто прячет глаза?

– У тебя глаза бегают, что ты, как преступник, честное слово!

– Ты затеваешь какую-то пакость, уж я-то знаю!

В большинстве случаев, я ничего такого не затевал.

Я понятия не имел, почему все на меня так взъедаются. Я даже не понимал, почему так важно смотреть другим в глаза. Но мне все равно было стыдно: ведь окружающие ожидали, что я буду смотреть им в глаза, и я знал про их ожидания – но все равно отводил взгляд. Что со мной было неладно?

«Психопат» или просто «псих» – вот самые распространенные диагнозы, которые я слышал в свой адрес в полевых условиях, то есть в обыденной жизни. Диагнозы звучали снова и снова: «Я читал про таких, как ты. Они делают морду кирпичом, потому что ничего не чувствуют. Между прочим, самые страшные убийцы-маньяки как раз и были психопатами».

Постепенно я поверил в то, что обо мне говорили – ведь говорили-то все время одно и то же. Но знать, что ты какой-то неполноценный, было больно и обидно. Я замкнулся, сторонился окружающих. Начал читать книги о психических отклонениях и преступниках, и спрашивал себя – неужели и я в один прекрасный день пойду по плохой дорожке? Неужели я вырасту в убийцу? Про убийц всегда пишут, что у них глаза бегают.

Я бесконечно задавался одними и теми же вопросами. Но я ни на кого не нападал, не устраивал поджогов, не мучил животных, не испытывал тяги к убийству. Во всяком случае, пока. Может, это начнется позже, думал я. Снова и снова я спрашивал себя, неужели попаду за решетку. Я читал что мог о тюрьмах и пришел к выводу: федеральные тюрьмы получше. Если меня упекут, остается надеяться, что мне повезет и я попаду в обычную тюрьму, а не в заведение строгого режима, вроде «Аттики».[1]

Только в отрочестве, на пороге юности, мне удалось понять, что никакой я не убийца и не маньяк. К этой поре я уже знал, что, когда отвожу взгляд от собеседника, то вовсе не избегаю общения и не хитрю. Тогда-то я и начал дивиться: надо же, так много взрослых считает, будто, если ребенок отводит глаза – значит, он непременно затевает каверзу или хитрит. К тому же я успел неоднократно столкнуться с хитрецами и интриганами, которые умели прямо смотреть в глаза, что не мешало им скрытничать и подличать. Поэтому я был убежден: те, кто обвиняли в скрытности меня, попросту лицемерили.

И по сей день, когда я говорю, любые зрительные впечатления меня отвлекают. Раньше, в детстве и юности, если мне случалось увидеть нечто интересное, я умолкал на полуслове, потому что сосредотачивался на увиденном. Теперь, повзрослев, я, правда, не замолкаю совсем, но вполне могу запнуться и сделать паузу, если что-то приковало мой взгляд. Именно поэтому я и предпочитаю смотреть не в глаза и не в лицо собеседнику, а на что-нибудь нейтральное, например, себе под ноги или вдаль. Поскольку разговаривать и наблюдать одновременно у меня всегда плохо получалось, то разговаривать за рулем я научился с большим трудом, – но все-таки овладел этим искусством.

Теперь я знаю: когда я разговариваю, для меня избегать взгляда собеседника – совершенно естественно. Нам, аспергерианцам, это не просто удобно, а жизненно важно. По сути, я вообще не понимаю, почему считается, что из вежливости нужно непременно смотреть в глазные яблоки собеседнику.

Для меня было огромным облегчением понять, почему я не смотрю людям в глаза. Узнай я подлинные причины раньше, в детстве и юности, я страдал бы куда меньше…

* * *

Шестьдесят с лишним лет назад австрийский психиатр Ганс Аспергер написал об особых детях. Эти дети, одаренные, со словарным запасом гораздо обширнее среднего, тем не менее проявляют такие черты в поведении, которые роднят их с аутистами – например, явные трудности в социализации и коммуникативных навыках. В 1981 году это психическое состояние официально получило название «синдрома Аспергера». В 1984 году синдром Аспергера внесли в «Диагностический и статистический справочник умственных расстройств», которым пользуются психиатры.

Синдром Аспергера существовал всегда, и дети-аспергерианцы появлялись на свет всегда, просто внимание врачей он привлек сравнительно недавно. Когда я был маленьким, психиатры ошибочно принимали проявления синдрома Аспергера за депрессию, шизофрению или другие психические расстройства, и ставили неверные диагнозы.

Синдром Аспергера – это не вселенское зло, в нем есть свои достоинства – временами он щедро одаряет тех, кто с ним родился. Среди аспергерианцев встречаются люди редкостного интеллекта, острого ума и проницательности. Из ребенка-аспергерианца может вырасти талантливый инженер или ученый. Или, например, одаренный музыкант с абсолютным слухом и иными неимоверными способностями. Многие аспергерианцы наделены таким великолепным ораторским даром, что кое-кто из-за них называет наш синдром «синдромом Маленького Профессора». Но не обманывайтесь: большинство детей-аспергерианцев все-таки не вырастают в профессоров. Потому что расти им очень тяжело.

Синдром Аспергера у всех проявляется в разной степени. У некоторых его симптомы настолько сильны, что эти люди неспособны в одиночку справляться с жизнью в обществе. У других, – и я в их числе, – симптомы слабее, так что мы более-менее приспособились жить самостоятельно. Кое-кто из аспергерианцев умудрился невероятно преуспеть, подобрав себе такую профессию, в которой их уникальные способности как нельзя кстати.