Читать книгу "Первый живописец Арктики. Александр Алексеевич Борисов - Петр Боярский"

Селение Усть-Цильма (на реке Печоре). 1898. Холст на картоне, масло

Скоро поставили чум… Горе и несчастья были забыты. На сердце так было легко, что я снова считал себя счастливейшим человеком в мире и невольно благословлял судьбу за те счастливые условия, благодаря которым я мог переживать в конце концов такие славные минуты.

Мой обоз при переезде из Пустозёрска до Югорского Шара. 1898. Холст на картоне, масло

С Вены началось триумфальное шествие Борисова по Европе: Прага, Мюнхен, Берлин, Гамбург, Дюссельдорф, Кёльн. Его называли «русским Нансеном», альбомы и каталоги выпускали на четырех европейских языках. Россию упрекали в замалчивании своих талантов. Отвергнув работы австрийских «ледописателей», европейцы присудили первенство русскому. Любопытно, что до этого первенство принадлежало Пайеру, но тот не мог писать этюды при 30-градусных морозах на Земле Франца-Иосифа и все свои картины создавал позднее, на материке.

Успех выставки Борисова в Париже был настолько велик, что французское правительство наградило его орденом Почетного легиона. Тепло приняли его и англичане, в чём велика была роль норвежского посла Фритьофа Нансена. Король Эдуард с семьей целый час осматривал экспозицию.

Часть картин с выставок приобрели французское и английское правительства. Борисова от имени Норвегии и Швеции наградили орденом Святого Олафа, который ему вручил Нансен.

Успех в Европе пробудил в Борисове желание показать свои картины в Америке. В феврале 1908 года правительство США предоставило ему право устроить выставку без уплаты пошлин, которые были бы серьезным препятствием. Показательно, что первый визит по прибытии в Америку Борисов нанес президенту Теодору Рузвельту, о чём позаботился Витте. На следующий день президент осмотрел выставку.

По возвращении в Россию Борисов уезжает в родные места, на Север. На крутом берегу Северной Двины он построил дом-мастерскую оригинальной конструкции. Из него открывался широкий вид на двинские дали. В 1909 году Борисов женился на вдове профессора Берлинского университета М. Д. Жуковой. Усадьба у Красноборска стала оживать. Были куплены прогулочные лодки, экипажи, стали наезжать друзья художника. Изумительным видам, открывавшимся на реку, Борисов посвятил немало эскизов и зарисовок.

Хозяйство было большое. Имелись конюшня, коровник, огород, парники, ягодники. В саду, помимо яблонь, разрослись тополя, липы, березы, дубы. Борисов любил строить – основательно и капитально. Во всём усматривался достаток, которого так недоставало художнику в детстве и юности. Он с удовольствием жил в этой усадьбе, но жене, воспитанной в Германии, требовалось иное: чета много времени проводила в Европе.

Работа в мастерских не удовлетворяла художника, ему требовался приток свежих впечатлений. Но ехать в Арктику Борисову уже не позволяли возраст и семейные обстоятельства. Новую музыку красок он нашел у себя на родине, в заснеженных северодвинских лесах, причем любил работать на натуре в мороз, растирая коченеющие руки скипидаром.

Триумф в Петербурге

В конце 1913 года Александр Алексеевич стал готовить персональную выставку в Петербурге, но долго не мог найти подходящего помещения. В Европе он был широко известен, а в России приличного показа не имел…

В эту трудную минуту выручил князь Феликс Феликсович Юсупов, любезно предоставив свой особняк. Экспозиция, в которую вошло около 200 произведений, была разделена на три цикла: Арктика, зима на Северной Двине и Соловецкий монастырь. Она заняла четыре зала: стены затянули черным бархатом, на котором картины выглядели особенно эффектно. Не хватало лишь картин из собрания Третьяковской галереи, которые она отказалась предоставить.

Выставка имела большой успех. Центром внимания стала картина «Страна смерти», привезенная из Русского музея. Ее поместили в отдельном зале с густым полумраком: лучи трех софитов бросали на холст снопы бокового света, подчеркивая громады ледяных обрывов. Выставку очень высоко оценил Виктор Михайлович Васнецов. Он писал Борисову о его картинах: «В них вы могущественно и ярко изобразили трагическое и величественное – прекрасное таинство Севера, при всём своем подавляющем ужасе и холоде».

Но всё-таки многие рецензенты отмечали заметный пятилетний перерыв после знаковой экспедиции на Новую Землю, за время которого художник перешел на классическое отображение зимнего русского леса в стиле своего учителя Шишкина. Правда, фиксировали, что второго такого специалиста по снегу в России нет.

Стоит Пустозёрск посреди тундры, и ни кустика, ни холмика, только ветер неугомонный свистит да засыпает холодным снегом!

Церковь в Пустозёрске. 1898. Холст на картоне, масло

Настроение великолепное. Всё как-то приятно весело, всё как бы радовалось… Я говорил себе: ты мечтал постоянно о Вайгаче, о Новой Земле, вообще о полярных странах. Теперь смотри, наслаждайся, пользуйся; теперь не мечты, а живая действительность!..

Ледяная гора. Берег Новой Земли в Карском море. 1901. Холст на картоне, масло

Пришла пора Борисову подвести некоторые итоги: 65 его работ находилось в Третьяковской галерее, 7 работ – в Русском музее, а также в Архангельске и Вологде, но основная часть коллекции осталась в мастерских художника – в Красноборске и Берлине. Многое ушло в частные руки. Вопрос о приобретении оставшихся картин для Русского музея рассматривался даже в Государственной Думе, но покупка не состоялась. Кстати, против Борисова выступили некоторые его сотоварищи по классу Куинджи, которых, к слову, никто не помнит. Сам Борисов в письме редакции одной из газет писал: «Я умру, уляжется ко мне зависть. Картины мои останутся, пройдут годы, и время покажет, куда их поместить».

Новые труды

В начале 1914 года Александр Алексеевич приехал на лето в свою красноборскую усадьбу, не ожидая, что здесь ему придется пробыть до конца жизни. Первая мировая война, революция, Гражданская война сорвали его планы, пришлось ограничиться изображением местных видов и редким участием в отечественных выставках. Считая, что он уже сказал свое слово в искусстве, Борисов вернулся к шишкинским традициям – академическому фиксированию природы. Прогулки на лыжах по окружающим усадьбу лесам врачевали душу художника, наполняли ее тихой радостью. Учитывая сложившуюся ситуацию, он не связывал с будущим больших надежд, считал, что основное он уже сделал. Понимал, что перепевает старые мотивы, но продолжал писать для себя, для души.