Читать книгу "Стая - Марьяна Романова"

С того вечера мы были не разлей вода, дружба быстро обратилась в нечто, напоминающее любовь. Да, наверное, я Татьяну полюбил. Хотя никогда не видел ее в своем будущем. Не видел ее той, с кем я буду жить долго и счастливо и умру в один день. Она была совсем не об этом. Ее притягательность была в том числе и в обреченности, витавшей и над ней самой, и над всеми отношениями, в которые она вступала.

Как рассказала мне сама Таня, поседела она в шестнадцать лет, когда погиб ее младший брат. Странно погиб – ушел в лес, не то за грибами, не то просто погулять, и не вернулся, а спустя несколько дней кто-то заметил, что дворовая собака несет по двору человеческую ногу, обутую в испачканный кровью кроссовок. Об этом даже в прессе писали, и фотографии были опубликованы – Таня их увидела и сразу же узнала обувь брата. Конечно, была эпопея с милицией, поисками тела, только вот без толку все – брата как будто бы растворил лес. Как серная кислота.

Все говорили – маньяк у нас бродит. В девяностые очень модно было в любом исчезновении подозревать мифического маньяка с мутной и зловещей внутренней историей. Уже был задержан Чикатило, о нем много писали и снимали. Газеты даже сообщали, что некий психиатр пытался заполучить его мозг для исследования, но не смог, поскольку Чикатило был казнен выстрелом в затылок. Уже находился за решеткой «Фишер» – Сергей Головкин, владелец страшного подвала, ставшего камерой пыток и могилой для десяти мальчишек, им убитых (а подвал этот, между прочим, находился в пятистах метрах от дачи Бориса Ельцина). Еще не был пойман Владимир Муханкин, но о его жертвах много судачили – еще бы, он был позер и даже оставлял на телах листочки со стихами своего авторства. На всю страну гремела мрачная слава руководителя детского туристического клуба Анатолия Сливко, который заманил больше сорока человек в тайный клуб «висельников». Пытал детей – большинство выжили, но молчали о случившемся, то ли ничего не помнили, то ли были слишком испуганы.

Все эти истории обсуждались в каждом дворе каждого городка, ими запугивали детей, придворные сплетницы в каждом незнакомце подозревали мрачного злоумышленника, в каждом отделении милиции лежали пачки заявлений на тему «кажется, я знаю, кто маньяк».

Но Татьяна не верила ни в историю о непойманном маньяке, ни в более правдоподобную версию о том, что ее брата задрала стая волков.

– Это Волкодлак сделал, – однажды сказала мне она, – ты мне не поверишь, никто не верит. Но я не могу тебе не сказать.

– Кто? – удивился я.

– Волкодлак, – терпеливо повторила Татьяна, – О нем многие слышали. Странно, что тебе никогда ничего о нем не говорили. Все местные знают, что в наших краях испокон веков его логово. Нам с Сашей в детстве бабушка все время о нем рассказывала.

– А Волкодлак – это… оборотень, что ли? – Я пытался говорить серьезно, хотя мне было неловко поддерживать разговор на такую тему.

Но что же делать, моя девушка – со странностями. Зато в ней такой космос, которого и на мою долю хватает, особенно в моменты, когда мы близки. Секс с Татьяной всегда был больше похож на чернокнижный магический ритуал – она была как бездна, все в себя принимающая и все растворяющая в себе без остатка. Никогда – ни до знакомства с ней, ни после того, как она навсегда исчезла из моей жизни – я не испытывал ничего подобного. Хотя попадались на моем пути такие умелицы, рядом с которыми она показалась бы неопытной кармелиткой. Особенно когда у меня появились деньги. На запах денег в мою постель слетались десятки красавиц, каждая из которых надеялась превратить нашу общую ночь в храмовый обряд.

– Никто и не знает этого, – вздохнула Таня, – В деревнях говорят, что волкодлак – упырь, который как волк выглядит. В полнолуние он особенно зол и голоден. Но я думаю, это сказки. Я думаю, что волкодлак где-то среди нас. Человек он, просто не такой, как все. И никогда в жизни, увидев его на улице, ты не поймешь, чем он занимается ночами в лесу.

– А почему ты так думаешь? Это тоже вам бабушка в детстве рассказывала?

– Только не стоит говорить со мной так снисходительно, – осадила меня Татьяна, – недоверие лишает вдохновения.

– Ладно, ладно… Просто мне трудно примириться с такими вещами.

– Я тебе однажды расскажу. Не сейчас. Саша ведь не случайно в тот лес пошел. Мы с ним однажды видели Волкодлака. И с тех пор он бредил этим. Его туда тянуло. К нему даже по ночам Волкодлак приходил и звал за собою. Саша даже делился со мной, что ему хотелось бы пойти на зов. Я не думала, что он это всерьез, иначе и на метр его не отпустила бы от себя. Думала, просто мечтает. Но он был слишком молодым, слишком романтичным и слишком самонадеянным. Он верил, что раз Волкодлак сам зовет, то он не причинит вреда. Вот и ушел.

Таня надолго замолчала. Прямая спина, бледное фарфоровое лицо, огромные серые глаза, уставившиеся в никуда. Женщина, с которой у меня никогда не будет дома. Женщина, которая не умеет даже пуговицу пришить и пьет только воду из-под крана, потому что ленится кипятить и заваривать чай. Женщина, которая рассказывает страшные сказки. И верит в них всем сердцем. Да какая женщина – существо с другой планеты.

– Но самое смешное… Он ведь потом и ко мне приходил.

– Волкодлак?

В тот момент мне хотелось обнять ее, как ребенка, которому в пляске теней на потолке мерещатся бяка и бука. Но я знал, что Таня, несмотря на кажущуюся хрупкость, в защите не то чтобы не нуждается, но даже как будто бы брезгует ею. Она – сама по себе. Одуванчик, проросший сквозь трещинку в бетоне.

– Да, – серьезно кивнула Татьяна. – Знаешь, такое бывает странное состояние – когда вроде бы уже уснул, но на самом деле еще нет. Граница между сном и бодрствованием. Я после Сашиных похорон плохо спала. Все время мысли в голове вертелись, что все могло бы быть по-другому, я остановить его могла. До рассвета ворочалась, иногда голова сама собою отключалась… В таком состоянии часто необычное видишь. Игры разума. Но то видение не было похоже на остальные. Все было словно совсем по-настоящему… Как раз сорок дней у Саши прошло. Были поминки – небольшие, у нас с братом никогда не было много друзей. Родители наши умерли давно. И бабушка, которая нас воспитывала, тоже умерла. Меня эти поминки раздражали. Все пытались, как они это называли, разрядить обстановку. Как будто бы отвернуться от смерти и закрыться от нее картонным щитком натужного юмора. Вспоминали какие-то дурацкие истории о Сашке. Как он урок алгебры сорвал, запустив в класс белых мышей. Как он влюбился в девочку, написал письмо с признанием и решил привязать к ошейнику ее пса. А это огромная немецкая овчарка. Он их во дворе караулил, за гаражами прятался. Потом приманил овчарку на сосиску, схватил за поводок, а та его на землю повалила. Хорошо, хозяйка вовремя подбежала – а то бы его в клочья порвали. – Таня нервно поежилась. – Его ведь и порвали, только многими годами позже. Волкодлак. А записку он так и не отдал… Такие вот дурацкие истории вспоминали.

Одна старуха рассказывала: пошла она однажды в лес за грибами, забрела далеко, устала очень. С собой у нее была бутылка молока и хлеб. Присела передохнуть и только собиралась начать бесхитростную трапезу, как ветки совсем рядом затрещали и на поляну, где она устроилась, олень выбежал. На боку у него была глубокая рваная рана – как будто бы кто-то зубами вырвал кусок плоти. Сознание его было затуманенным, руководили им инстинкты, он бестолково метался по поляне, тратя и без того скудные силы. Старуха посторонилась, укрылась за широким стволом лесного дуба – испугалась, что он ее зашибет. И только потом подумала – если рана свежая, значит, где-то рядом и тот, кто ее нанес. И ничего поделать с этим она не может – где ей убежать от дикого зверя. Только и оставалось, что схорониться – успокоить дыхание и прижаться к стволу в надежде, что отвлеченный запахом свежей оленьей крови, хищник ее не заметит и даст спокойно уйти.