Читать книгу "Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий"

— Вовремя вернулась, — сказал Троепольский. — Сейчас опускать будут.

— Вдвоем? — поднял брови Димушка. — Не удержат.

— А чего не удержат-то? Гроб ведь обычный, не железный, — возразила Зиночка. — Железный только у Кащея.

Троепольский усмехнулся:

— Вот и узнаем. Удержат — обычный. Не удержат — желез…

В этот момент гроб вдруг резко накренился: раскорячившийся над ямой могильщик дрогнул плечами, и полотенце заскользило в его руках. Послышался явственный глухой стук — то ли упавшего гроба, то ли кремлевских курантов, то ли первого залпа траурного салюта.

— Не удержали! — удивленно вымолвила Зиночка. — Неужто и впрямь железный?

Димушка торжествующе воздел вверх руки, как будто праздновал забитый «Зенитом» гол:

— Уронили! Уронили! А вы мне не верили! Я ж говорил — не удержат!

Странный полузадушенный писк заставил нас обернуться. За нашими спинами, прижав кулачки к перехваченному спазмом горлу, стояла несчастная Вера Пална — стояла и пищала, как, возможно, пищал бы хомяк, жестоко насилуемый медведем.

— Что с тобой, Вера Пална?! — вскочил Трое-польский.

Секретарша сглотнула и указала на экран телевизора, где руководители партии и правительства под торжественные звуки гимна поочередно бросали в яму горсти плодородной кремлевской земли. Т£>ое-польский схватил Веру Палну за плечи и сильно встряхнул.

— Что?! Да говори же ты что-нибудь!

— Уро-нили… — выдавила из себя секретарша. — Горе-то какое…

— Да ничего страшного, — успокоил ее Димушка. — Уронили-то не в пучину морскую. Куда надо, туда и уронили.

Вера Пална посмотрела на Димушку и мотнула головой из стороны в сторону. Ее безумные глаза были полны слез.

— Нет… — горестно пробормотала она. — Нет… Вы ничего не понимаете. Это ж дурная примета. Хуже не бывает. Теперь покойники косяком пойдут…

И тут же, словно в подтверждение ее слов, содрогнулась под ногами земля, и в окна нашего полуподвала ударил мощный гул, перемежаемый громом артиллерийских залпов.

— Что это? — испугалась Зиночка.

— Заводы гудят, — как-то очень буднично ответил Троепольский, потирая ладони. — Пора бы и нам погудеть, как вы думаете? Сегодня во все лабазы хорошую бормотуху завезли, я проверял. Не скинуться ли по рублику на помин души? С практиканток полтинничек.

И мы скинулись — все по рублику, а я полтинником, хотя по справедливости могла бы не скидываться вовсе. Ведь, что ни говори, а мой личный вклад в убийство эпохи был решающим и без этих жалких пятидесяти копеек

А впрочем, действительно ли она издохла, эта эпоха, вместе с невинно убиенным генсеком? Поначалу так не казалось. На город накатывался декабрь — самый страшный питерский месяц, время промозглой слякоти и темноты в природе и в душах. Неба в тот год не было вовсе — лишь дрожащая мокрая взвесь, именуемая воздухом и предположительно годная для дыхания. По тротуарам, пряча лица от ветра и прихватив на груди лацканы пальтишек, торопливо семенили полуавтоматы, именуемые людьми и предположительно годные для жизни.

Я и сама чувствовала себя такой же.

Автоматически поднималась с постели в утреннюю темь, которая не отличалась от вечерней теми ничем, даже положением стрелок на часах: те же шесть, те же семь, те же восемь… Автоматически исполняла ритуал санузла, кухни, одежного шкафа, вешалки. Автоматически выходила наружу и вливалась в поток полуавтоматов… — почему «полу», а не полных? — потому, что в мелочах они все-таки были непредсказуемы: например, наступив на ногу, могли извиниться, а могли и обматерить.

Ведомый полуавтоматом трамвай доставлял меня в лабораторию, где завлаб Грачев автоматически опохмелялся после вчерашнего, а грядущая пенсионерка Зиночка и недавняя пионерка Вера Пална автоматически заполняли каждая свой список Первая — каталог назначенных к ежедневному розыску продуктов, вторая — перечень нежелательных высказываний сотрудников. Оба списка удручающе напоминали предыдущие, и предпредыдущие, и предпред-предыдущие, и, вероятно, будущие. Затем приходили Троепольский и Димушка, автоматически расставляли шахматы и начиналась всегдашняя баталия, сопровождаемая одними и теми же присказками.

— Мы не бздим с Трезоркой на границе… — бормотал один.

— Половцы, мно-о-ого половцев… — отзывался второй.

Я мало что понимала в шахматах, но отчего-то была совершенно уверена, что и партии разыгрывались постоянные, с одними и теми же автоматическими ходами и весьма небольшой вариативностью… — последнее доказывало, что речь идет все же о полуавтоматах с некоторой, хотя и весьма ограниченной, свободой воли.

Когда моя практика закончилась — конечно же, пьянкой, потому что Троепольский принципиально не упускал ни одного повода «погудеть», — завлаб Грачев позвал меня в кабинет и, многозначительно подняв белесые бровки, сообщил о наличии в штате свободной единицы.

— Подумайте, Сашенька, — сказал он. — Мы тут абы кого не приглашаем, только своих. А вы — своя, это вам любой подтвердит, от Веры Палны до Зиночки. Так что, если хотите, я организую персональную заявку в ваш институт. Защитите диплом, вернетесь сюда мэнээсом.

— Кем?

— Младшим научным сотрудником. Начнете со ста двадцати, а там пойдет…

Я не хотела быть мэнээсом, полуавтоматом со списками и половецким Трезоркой. Я была свободным киллером, киллером с пропеллером на мотороллере. Но что-то в моем горле щелкнуло, и я с ужасом услышала, что отвечаю завлабу нечто вполне автоматическое:

— Большое спасибо, Грачев. Да, я хочу. Организуйте вашу заявку. Буду очень благодарна.

А потом, автоматически возвращаясь домой на трамвае того же номера, я автоматически успокаивала себя одним из стандартно-автоматических соображений: не беда, ничего не случилось, до распределения еще далеко, всегда есть время передумать. Но в глубине своей программы робот женского рода Александра Романова, то есть я, прекрасно осознавала, что ни хрена этот робот, то есть я, не передумает. Да и зачем передумывать? Свободный режим, нормальная зарплата, приличные сотрудники, невредный начальник… Начну со ста двадцати, а там пойдет. Буду приходить к половине двенадцатого, а ближе к вечеру бухать вместе со всеми. И какой-нибудь Трезорка-Троепольский по пьяни нагнет меня на стол в каморке Веры Палны, и я буду вполне довольна этим обстоятельством. А затем, или даже параллельно тому, я найду себе какого-нибудь муженька, хотя не откажусь и от развлечений в каморке под Трезоркой.

Со временем приставка «младший» сменится на «старший», и я стану этакой Зиночкой с внуками, авоськами и все тем же трамваем. А потом во мне неисправимо проржавеет какой-нибудь важный агрегат, и я перестану совершать совокупность автоматических действий, обозначаемую словом «жизнь». И два могильных полуавтомата, раскорячившись над ямой, опустят туда ящик с не подлежащим починке роботом, то есть мной. И если мой ящик громыхнет, ударившись о дно по причине соскользнувшего полотенца, то кто-нибудь наверняка автоматически припомнит: «Плохая примета!.. Теперь пойдут косяком!..»