Читать книгу "Убийство на виадуке. Три вентиля - Рональд Нокс"

– А вы попробуйте, – предложил Мерриэтт. – Ну, знаете, как этот фокус проделывает Холмс, когда строит цепочки логических выводов, начиная со шляпы-котелка или часов брата Ватсона. Возьмите, к примеру, хоть вон тот зонт – неважно, зачем он здесь. Какие умозаключения вы вывели бы из него?

– Мое умозаключение – недавно шел дождь, – со всей серьезностью отозвался Гордон.

– Собственно говоря, – сказал Ривз, продолжая вертеть в руках зонт, – от этого зонта очень трудно добиться хоть каких-то подсказок…

– Вот и хорошо, – вмешался Кармайкл, – потому что…

– …кроме одной, – продолжил Ривз, пропустив его слова мимо ушей, – притом довольно любопытной. Сразу видно, что зонт довольно новый, однако наконечник полностью сбит, значит, им постоянно пользовались. Вывод: хозяин зонта пользуется им не только в дождливые дни, такие, как сегодняшний, но и носит с собой постоянно, как трость. Следовательно, он принадлежит старине Бразерхуду; в этом клубе он единственный не расстается с зонтом.

– Вот видите! – воскликнул Кармайкл. – Так и бывает в жизни. Я как раз собирался сказать, что сам принес этот зонт. Я позаимствовал его по ошибке у совершенно незнакомого пассажира в подземке.

Мордент Ривз кисловато усмехнулся.

– Так или иначе, – заметил он, – принцип остается неизменным. У каждого предмета своя история, главное – удержаться и не нагородить ничем не подкрепленных предположений.

– К сожалению, – сказал Гордон, – я, видимо, по природе своей Ватсон. Я предпочитаю оставлять вещи на своих местах, а истории выслушивать от людей.

– Вот тут вы заблуждаетесь, – возразил Ривз. – Люди не в состоянии рассказать историю, не придавая ей ту или иную окраску, – именно поэтому в действительности так трудно собирать доказательства. Готов признать, в этом отношении детективные романы неправдоподобны: в них свидетели всегда излагают факты с предельной точностью, тем языком, который выберет сам автор. Кто-нибудь вбегает в комнату и выпаливает: «Труп прилично одетого мужчины средних лет найден в четырех ярдах от северной оконечности кустарников на аллее. На теле покойного обнаружены следы насилия» – в точности как репортер в заметке о расследовании. А в жизни он бы воскликнул: «Господи боже! Какой-то человек застрелился там, на лужайке» – разом перескакивая, как видите, от наблюдения к умозаключению.

– Это все журналистика, – объяснил Кармайкл, – это она испортила нам детективные романы. Ибо что такое журналистика? Это стремление, независимо от того, возможно оно или нет, привести все реальные факты в соответствие с примерно двумя сотнями шаблонных фраз. Особенно пагубны заголовки: вы наверняка уже замечали, что современные заголовки больше напоминают цепочки существительных при почти полном отсутствии других частей речи. К примеру, фраза вроде «она отправилась в сад нарезать капустных листьев для яблочного пирога» превращается в «Погоню за капустой с целью фальсификации яблочного пирога», а «Как это нет мыла? Значит, ему крышка» в «Катастрофу в связи с дефицитом мыла». В таких условиях все нюансы обстановки и мотивов теряются; мы ищем истину, пытаясь уложить ее в готовую формулу.

– Насчет умозаключений я с вами согласен, – кивнул Мерриэтт, пренебрегая последним замечанием Кармайкла – его последними замечаниями вечно пренебрегали. – Но задумаемся о том, в какой степени наши представления о других людях в действительности являются умозаключениями. Что мы, в сущности, знаем о ближнем своем? Попутчики в потоке жизни – вот кто мы такие. Возьмем хоть старину Бразерхуда, о котором мы недавно упоминали. Нам известно, что он занимается чем-то в Лондоне, но мы понятия не имеем, чем именно. Мы знаем, что по будням, начиная с понедельника, он каждый вечер приезжает сюда, а с субботы до понедельника куда-то исчезает – но откуда нам знать, как он проводит выходные? Или юный Давенант из Хэтчерис: он является сюда каждый субботний вечер, в воскресенье играет свои две партии, а в понедельник исчезает, чтобы снова кануть в Ewigkeit[5]. Что мы, в сущности, знаем о нем?

– А я полагал, о Бразерхуде вы уже узнали все, что хотели, – усмехнулся Ривз. – Разве не он договорился до опровержений существования Бога в среду вечером на деревенской площади?

Мерриэтт слегка покраснел.

– Ну и что из того? – ответил он. – С таким же успехом вы могли бы сказать, что мне известно, что Давенант – католик. Но наверняка я знаю лишь то, что он изредка по воскресеньям бывает в Пастон-Бридж – полагаю, местному священнику что-нибудь известно о нем, но он вам вряд ли расскажет.

– Со мной однажды произошел удивительный случай, – объявил Кармайкл, – в Албании. Мне пришлось переводить исповедь умирающего на французский – для священника, который не знал языка. Потом священник попросил меня никому не рассказывать о том, что услышал.

– Он просто не знал, что вы за человек, Кармайкл, – предположил Ривз.

– А я, в сущности, и не говорил об этом никому, хотя услышанное было весьма любопытным.

– Не делать умозаключений, – резюмировал Ривз, – невозможно, но полагаться на них – значит допускать ошибку. В повседневной жизни нам приходится рисковать; мы вынуждены садиться в кресло к брадобрею, хотя мы и понимаем, как легко он в процессе бритья может перерезать нам горло. Однако в расследовании рисковать недопустимо, верить на слово никому нельзя. Половина нераскрытых преступлений в мире – следствие нашего нежелания подозревать всех и каждого.

– Но нельзя же совсем не принимать во внимание характер! – напомнил Мерриэтт. – Когда-то я был учителем, и хотя знал, что маленькие сорванцы способны почти на все, некоторые из них оставались вне подозрений благодаря одному только характеру.

– В этом случае опять-таки вы прекрасно знали их, – возразил Гордон.

– Вообще-то нет, – признался Мерриэтт. – Между учителями и учениками идет непрекращающаяся война с взаимными обманами. По-моему, в этом случае полагаешься в основном на безотчетные впечатления.

– Будь я детективом, – гнул свое Ривз, – я подозревал бы даже родных отца с матерью, не говоря уже обо всех прочих. Я рассматривал бы каждую версию, изучал каждую зацепку, намеренно запрещал себе думать и смотрел, куда ведет каждая ниточка.

– И действовали бы неразумно, – возразил Гордон. – В прежние времена, когда ответом в любой задаче всегда оказывалось целое число – если не заблуждаюсь, теперь так не бывает, – находились более мудрые решения. Если становилось ясно, что в ответе получится две трети полицейского, вы сразу понимали, что находитесь на ложном пути, и начинали заново, зная об ошибке в своих действиях.

– Но в жизни, – парировал Ривз, – не каждая задача сводится к простому ответу. И если полицейский, которому поручено расследование, рассуждает так, как вы, он должен пенять лишь на себя, если преступник разделит его натрое раньше, чем следствие будет закончено.

– Но хотя бы принцип cui bono[6]достоин уважения!