Читать книгу "И всё равно люби - Кэрри Браун"

Питер в гостиной – положил пластинку Шумана на диск проигрывателя. Рут наблюдает за ним с кровати, натянув одеяло до самого подбородка.

До чего же ей нравится этот звук – пыль чуть шуршит под иголкой.

Вот Питер возвращается к ней под одеяло, прижимает к себе, совсем голый и очень теплый.

Лежа в объятиях Питера, Рут слушает стремительно переливающуюся мелодию. Ей хотелось тогда – да, иногда ей очень этого хотелось – поделиться своими чувствами от музыки, описать их словами. Они с Питером как-то были в гостях у одного друга и по телевизору смотрели первые концерты Леонарда Бернстайна для молодежи. Ее захватило тогда то, как Бернстайн разобрал «Лунную сонату» Бетховена, «На голубом Дунае» и буги-вуги. Ах, как ей нравилось, когда в начале каждой передачи Бернстайн говорил детям: «Я скучал по вам!» Она чувствовала в ответ точно то же, что те счастливчики, оказавшиеся с ним в зале. Бернстайн спрашивал их, видят ли они, как и он, цвета, когда слушают музыку. Звуки ударных представлялись Бернстайну огненно-рыжими, и Рут совершенно точно понимала, что он имеет в виду.

За все эти годы они с Питером какой только музыки не переслушали. Билли Холидей и Герб Алперт, «Роллинг стоунз» и «Джексон Файв», григорианские песнопения и хор ансамбля Красной армии. Но их страсть к классической музыке, особенно фортепианной, перевешивала.

При звуках фортепиано Рут хотелось говорить. Она не могла удержаться.

В тот вечер музыка Шумана наполнила комнату, но Питер – закрыв глаза, он лежал на спине рядом с ней – потянулся и тут же закрыл ей рукой рот, стоило ей открыть его. Потом приподнялся на локте, наклонился над ее лицом на подушке и улыбнулся.

Поцеловал.

«Я и забыла, что собиралась сказать, – проговорила она. – Какое счастье».

«Давай еще разок поставим», – ответил он.

Поднялся и пересек комнату. Какой он высокий, красивый – длинные ноги, подтянутый живот, широкие плечи… Рут смотрела на него, замерев от восхищения.

И снова раздался этот прекрасный звук, игла повторяла его дыхание. Питер словно вдохнул ей ноты прямо в ухо. Кожа покрылась мурашками. И мелодия полилась.

Питер забрался обратно на кровать. Залез под одеяло и покрепче подоткнул его вокруг ее плеч.

«Потрясающе», – думала она, закрыв глаза и наслаждаясь первыми тактами.

Пальцы Рубинштейна, будто молния, летали в тот вечер по клавишам. Как же звучала музыка в концертном зале? Какого она была цвета? Черного и серебристого, подумалось ей. Как океан – с его внезапными каплями света, алмазными всплесками, растекающимися в зеркальные озера на песке.

Рут повернула голову и заснула, пристроив щеку Питеру на руку.

Как же чудесно им было тогда.

Она отряхнула руки от крошек и поставила тарелку в раковину.

Радио вдруг замолчало, музыка остановилась. На примолкшую кухню обрушилась гробовая тишина.

Рут отвернулась от окна.

Радиоприемник стоял на полке над батареей. Прозвучало три предупредительных сирены, а потом механический голос объявил штормовое предупреждение – где-то в отдаленном округе возможен торнадо.

Фронт опасных гроз смещался к востоку.

На радиолокационных картах, которыми пользовался Питер, такие бури помечались красными, желтыми и зелеными значками, напоминавшими взрывы в комиксах.

Рут снова выглянула в окно.

Небо было чистым – парадно-голубое, торжественное.

Она отвернула кран, чтобы ополоснуть тарелку.

За годы жизни с Питером, чей интерес к погоде Рут склонна была считать одержимостью, она хорошо выучила повадки штормов. Эти наверняка рассеются, не успев подобраться к побережью – весь их натиск растает под стеной теплого воздуха, движущегося от океана в глубь материка.

Благодаря Питеру она даже знала название этого явления – морское влияние.

Она никогда не видела настоящего торнадо, только по телевизору. Какими же зловещими они кажутся, а их величие… – да библейским кажется, иначе и не скажешь.

Питер наверняка велел бы ей теперь не тревожиться.

Она отвернула горячую воду, ополоснула плошки, время от времени поглядывая на небо.

Всеми приготовлениями для школьных посиделок она всегда занималась сама. Лишних денег на прислугу никогда не было, да она бы и не попросила, даже если б были. У школы всегда находилась уйма других, более срочных забот. А чтобы приготовить сырные пышки, не нужно быть гением кулинарного искусства – так она и объяснила Питеру, когда тот забеспокоился, не переутомится ли она. Да уж так натренировалась, что и во сне их состряпает. Сегодня, правда, ей больше хотелось торта – повозиться, раскатать, испечь, а потом не спеша съесть пару кусочков. Только вот торт не запивают джином, а все сегодня только и думают, что о глотке джина – о чем еще можно мечтать вечером этого первого бесконечного дня, открывающего учебный год.

Рут испытывала особенное удовлетворение, наблюдая, как постепенно все, кто работал в школе Дерри в те годы, что Питер был здесь директором, приучились ждать торта на свой день рожденья. Она пекла несколько видов: лимонный, кокосовый, яблочный, морковный, с немецким шоколадом – каждый раз стараясь угадать и запомнить вкусы именинника. Если у кого-то случилось недомогание или были проблемы со здоровьем, все знали, что на Рут можно положиться – без супа и пирога они не останутся. А ей это было приятно. Такой простой добротой нетрудно было делиться. Летом она развозила по конторам темные гроздья подернутого дымкой винограда – старая беседка за домом была вся увита ими. Виноград был вкуснейшим, старомодно сладким, и Питер не мог видеть, как он пропадает. Пчелы бы налетели и все испортили, не успей она раздать.

Впрочем, он вовсе не считал виноградную беседку своей собственностью. Все их имущество, включая и дом с меблировкой, принадлежало им лишь временно, пока они здесь, в Дерри.

Та служба, которую она несла для общества, не могла сравниться с тем, что делал Питер.

Она знала это, но хотела помогать ему и мальчикам. Она хотела – и часто повторяла это доктору Веннинг – быть полезной миру.

* * *

Питер и Рут прожили в Дерри чуть больше пятидесяти лет. Летом 1960-го, когда они перебрались сюда, Питер был стеснительным угловатым верзилой двадцати семи лет от роду – выпирающий кадык да острые коленки, на глаза то и дело падает челка. Ему предложили преподавать историю Америки.

Дерри сперва была ремесленной школой. В самом конце девятнадцатого века ее основали родители, потерявшие во время инфлюэнцы маленького сына. После своей смерти они завещали школу епископальной церкви штата Мэн, распорядившись, чтобы сюда принимали мальчиков, обделенных благополучием. Образовательная программа давала в руки надежную рабочую профессию, вооружала полезными знаниями и практическими умениями – включая и опыт лесозаготовки, так что к окончанию школы они крепко стояли на ногах.