Читать книгу "Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт"

Меня гнал страх.

Мои воспоминания — единственное, что у меня есть. Только бы не забыть!

Это страх говорит. Мысли же неподвижны. Мысли замкнуты на самих себя. Мысли желают замереть, затонуть. Мыслям не до игр. Особенно не до игр в калейдоскоп. Всем заправляет страх. Особенно креативным его не назовешь: ребенок на больничной койке. Изувеченный и неподвижный. Кровь. Шланги. Приборы. Вот и вся «живопись», на которую способен мой страх.

Я не хочу с ним смиряться. Я не позволю. Нет, не эта нарисованная страхом картина подавит все остальные образы. Я найду в себе силы. Я подниму отброшенный калейдоскоп. Я прильну к его окуляру. Я буду калейдоскоп вращать. И видеть. Каждый раз другое. Снова и снова.

Существует путь, позволяющий поддерживать живыми воспоминания. Этот путь называется жизнь. Жить. Воспоминаниям, чтобы жить, нужны новые точки приложения. Я должна их искать. И я могу их найти.

Здесь. Сейчас. В настоящем.

Картины прошлого будут тем ярче и тем отчетливее, чем большим будет запас моих жизенных сил. Окажись я способной безраздельно и во всей полноте довериться моему нынешнему мироощущению, может случиться так, что из толщи памяти вдруг всплывет на поверхность и то, что — вроде бы — забылось окончательно. Всплывает внезапно и без дополнительных усилий. Жить вовсе не значит не вспоминать. Наоборот. Помнить и означает жить. Оглядываться назад легче тому, кто продолжает любить и нести любовь.

Вот потому я и выхожу из дому теплым весенним днем, вот потому я и покупаю себе шоколадное мороженое. Чтобы потом — с большими предосторожностями — унести домой всю мозаику моих чувств. Все то богатство, которое подарит мне солнечный свет при мысли о златоволосом мальчике по имени Тимо.

* * *

Тимо.

Тимо Пауль Эберхарт.

Мой Тимп. Мое зернышко. Мой воробышек.

Shingu Haia[2]

Слова приветствия друг другу. Мы произносили их с поклоном, прежде чем вступить друг с другом в рукопашный бой. Ты был отважным воином. И ты чтил ритуалы, — с тех пор, как посмотрел по телевизору про шаолиньских монахов.

Приветствие. Поклон. Пауза.

Однажды мы вели поединок на родительском ложе — перед сном. Нагой, ты растянулся на белом пуховом одеяле, чтобы перевести дух. Картина меня тронула. До чего же ты был красив, как же хрупок! Не от мира сего — подумалось мне.

«Ты такой отчаянно храбрый воин, а с виду настоящий ангел».

Мгновенное замешательство. Затем плутоватый взгляд. Усмешка. Пожимание плечами.

«Что делать! Я — оптический обман!»

Это был один-ноль в твою пользу. Без сомнения.

На ум приходят и другие обороты твоей детской речи.

«Смотри, мама, сколько блохо-улиток!» — радость от первого снега.

«Я такой сочный!» — желание выпить сока.

«Я в тебе обманулся!» и «Я обвел тебя вокруг руки!» — малолетний мошенник входит во вкус надувательства.

Еще картинки.

…Тебе, двухлетнему, нужны сандалии. Мы отправляемся в обувной магазин, где я предоставляю тебе возможность выбора. Ты определяешься быстро. Вне конкуренции красные лакированные сандалии, украшенные особенно бросающимися в глаза белыми на красном фоне матерчатыми маргаритками.

Ты долго носишься по всему магазину. И щеки твои горячит гордость.

«Смотрите, какие у меня красивые туфельки!»

Продавцы и покупатели не могут удержаться от улыбки.

Я не знала, как тебе объяснить, что блестящие красные сандалеты, пусть и очень красивые — спору нет, но девчачьи. Мне совсем не импонировала материнская роль — доносить до тебя неприятную правду жизни.

Если бы ты настоял на своем, я бы купила тебе тем летним днем сандалии с маргаритками. Чтобы сделать, прежде всего, одолжение себе и оттянуть наступление дня, когда придется объяснить тебе порядок вещей, прежде чем ты узнаешь о нем, став жертвой насмешек.

Почему мы в итоге ушли из магазина, обзаведясь парой зелено-коричневых сандалий? Уже не помню. Скорее всего, и они показались тебе в той же степени привлекательными, что и красные. Слава Богу.

…В один из по-пляжному жарких августовских дней я, повинуясь настроению, покрыла красным лаком ногти на ногах. Тебе это понравилось. Ты захотел того же, и мы замечательно развлеклись. Но мой смех тут же прошел, как только ты в полном восторге заявил: «А теперь пойдем скорей в бассейн. Там я покажу смотрителю свои красивые ногти на ногах. И он очень за меня порадуется».

…Мы много играли.

«Мама, поиграешь со мной?»

Я нередко вздыхала, услышав этот вопрос. Играть с тобой трудно. Ты неизменно требовал от меня полного посвящения. Ты был отважной Пеппи Длинный Чулок, а я была маленькой Анникой, которая всегда всего боялась. Ты был смелым рыцарем, я же была королем, драконом, супостатом, принцессой и даже бурей. Твоя фантазия позволяла тебе путешествовать по вселенной в роли детеныша динозавра и сталкиваться с привидениями. Равно как и с автомобилями, слонами и сказочными персонажами. Всеми этими последними, разумеется, была я.

Время от времени я, в полном изнеможении, бежала из детской и молила: «Хели! Теперь твоя очередь. Замени меня, умоляю! Я больше не могу!»

А сегодня, когда я все это пишу, игры с тобой — самые живые мои воспоминания. Играть с тобой означает чувствовать тебя как живого, в полную силу. Я помню каждое мгновение игры с тобой. Я могу повторить наизусть любую мизансцену.

Но играть с тобой без тебя не доставляет абсолютно никакого удовольствия.

Быть может, непреодолимое пространство между нами в результате твоей смерти и позволило мне тебя по-настоящему узнать.

Передо мной лежит характеристика из детского сада. Эта попытка всех причастных засвидетельствовать твою неповторимость как маленького человека.

Тимо отлично может:

Экспериментировать и коллекционировать разный мусор. Отправиться в лес без непромокаемых штанов. Объедаться виноградом и устраивать тайники (по свидетельству друзей).

Прятать что-нибудь в тайниках. Изучать, исследовать и искать приключений. Делать мозаики в стиле Гауди и громко смеяться при этом (это впечатление воспитателей).

Придумывать игры, задавать вопросы. Мириться (о чем свидетельствуем мы, его родители).

Попытка за всеми этими описаниями обнаружить именно то, чем на самом деле ты являешься, — все равно что разглядеть трехмерное изображение на голографических открытках, которые были в моде несколько лет назад. Сначала взгляд отвлекается на множество деталей. И только после нескольких попыток находишь наконец точку оптимального отдаления от открытки и видишь четко и во всех деталях проявившееся изображение.