Читать книгу "Леонид Шебаршин - Анатолий Житнухин"

Не случайно по Москве ходила поговорка: «В Марьиной Роще люди проще». В большинстве своём это были семьи рабочих, по каким-то причинам не подлежащих эвакуации. Практически всё население в военные годы, кроме тех, кто воевал на фронте, оставалось в своих домах. Если бы, не дай бог, немцы вступили в Москву, здесь все бы взялись за оружие и сделали всё возможное и невозможное, чтобы вышибить врага.

Как мы уже упоминали, район был деревянный, сухой. Поэтому во время бомбёжки нельзя было проворонить хотя бы один дом — от него бы и соседние строения занялись с треском. Другое дело, бомбы здесь падали редко — очевидно потому, что ни военных, ни промышленных, ни правительственных объектов в Марьиной Роще не было, и немцы это, конечно, знали.

Тем не менее во всех семнадцати марьинорощинских проездах были сооружены бомбоубежища. Эти сооружения были довольно примитивными. Выкапывалась землянка — большая, с опорами и прочими инженерными атрибутами, которая сверху накрывалась брёвнами и засыпалась землёй. Вот, пожалуй, и всё. Такое укрытие, конечно, прямого попадания бомбы не выдержит, но от взрывной волны и осколков защитит.

Когда рядом, на крыше 605-й школы, расположенной на Шереметьевской улице, начинала истошно выть сирена, установленная там ещё летом сорок первого года, народ поспешно тянулся в убежища — кто с книжкой, кто с узелком продуктов, кто с рукоделием. Сидели там до отбоя. Сигнал отбоя — всё та же сирена, от звука которой пробегал мороз по коже.

…До последних дней жизни звук сирены, если его доводилось слышать, вызывал у Шебаршина памятное с детства чувство тревоги. Как, наверное, и у многих других людей, познавших войну…

Редко, но случались в войну и радости. Только не было в них полноты, поскольку были они неотделимы от жившего в людях ощущения горечи и тревоги. Леонид Владимирович часто вспоминал один из зимних вечеров 1942 года. Жили Шебаршины на втором этаже, и в квартире помимо них располагалось ещё две семьи. Как-то во входную дверь постучали. Было уже очень поздно, и никому не хотелось спускаться по скрипучей и покосившейся от времени лестнице и выходить в промёрзлый коридор, в который через все щели прорывался ледяной ветер.

Стук внизу повторился, кто-то из жильцов квартиры спустился и, лязгнув старым железным засовом, открыл дверь. На крыльце, присыпанном снегом, стоял усталый человек в плохонькой солдатской шинели. Это был отец Лёни — похудевший, с ввалившимися щеками. Его отпустили домой на сутки из госпиталя — перед выпиской и отправкой на фронт.

Это было большим счастьем, удачей для фронтовика — хотя бы на один день оказаться дома! Заохала, всплеснув руками, бабушка Евдокия Петровна, а Прасковья Михайловна от радости чуть в обморок не упала. Бабушка Дуня тоже светилась от счастья: слава богу, не похоронка!

Похоронки… Шебаршин считал, что голод и холод в войну — не самое страшное. Страшнее всего были эти извещения с фронта о гибели близких. «Только один наш маленький дом, — вспоминает он, — потерял на войне пятерых молодых ребят, и двое вернулись калеками. Мой дядя, Владимир Уваров, был ранен зимой 1941 года под Наро-Фоминском и вскоре умер. Простудился и умер дед Иван Кузьмич, умерла сестра отца тётя Люба, погиб на фронте её муж».

И всё-таки Шебаршиным повезло: Владимир Иванович, закончивший войну в Венгрии, вернулся домой с орденом Красной Звезды и медалями.

…А в ту памятную короткую встречу отцу приготовили горячей воды. Он помылся, фыркая над большим алюминиевым тазом, надел хранившееся в комоде старое чистое бельё. Пришли соседи, долго расспрашивали: как там? Допоздна просидели за скудной трапезой. А на следующий день отец ушёл — задерживаться было нельзя…

В сорок втором году в 14-м проезде построили газоубежище. Видимо, от немцев ожидали и газовых атак. Но к этой поре гитлеровцы уже отказались от налётов на Москву.

Некоторое время газоубежище стояло пустым, никак не использовалось, а потом из него решили сделать овощехранилище, бо́льшую часть которого занимала картошка. Хранили её там, естественно, не в мешках, а россыпью. Россыпью обычно и привозили. Вот тогда-то у мальчишек из 14-го проезда наступал праздник. У всякого картофельного потока обязательно была утечка: то в одном месте на землю шлёпалась пара картофелин, то в другом, и эта картошка становилась добычей мальчишек.

Все ребята из 14-го проезда были готовы в любую секунду выскочить из дома на звук автомобильного мотора. Он-то обычно и извещал, что привезли картошку и сейчас её будут разгружать. Тут-то в предчувствии трофеев и высыпала ребятня, многие, самые сообразительные, даже с заранее приготовленными самодельными мешками.

Грузчики ругались, иногда давали кому-нибудь из удальцов тумака, но случалось это очень редко: марьинорощинские ребята были намного проворнее грузчиков.

Добыча, которая выпадала на долю Лёньки с Гошкой, стала в их семьях на некоторое время едва ли не постоянным подспорьем. Правда, взрослые встречали юных «героев» молча, зато бабушки потихоньку хвалили и называли кормильцами. Конечно, бабушки явно преувеличивали заслуги внуков, но всё равно слышать такие слова было приятно.

Бабушки старались обязательно угостить внуков чем-нибудь вкусным. А что такое «вкусное» в годы войны? Это та же картофелина, только испечённая в печи (настоящие кирпичные печки были тогда далеко не во всех домах) и посыпанная крупной солью. Ещё вкуснее картошка была, когда её запекали в золе. А если к этому — да ещё горбушка ржаного хлеба, посыпанная солью!..

Марьина Роща отличалась от других окраинных районов Москвы нравами своих обитателей. Те, кто утверждает, что здесь было скопище притонов, «малин» и «хаз», в которых жили разные уголовные элементы, глубоко ошибаются — в этом отношении Марьина Роща ничем особенным не выделялась, хотя и жила зачастую по своим неписаным законам. Но это ни в коем случае не следует связывать с той особой популярностью, которую район якобы имел в преступном мире. Низкопробное «блатное творчество», которое на все лады рифмует слова «роща» и «тёща» и почему-то называется у нас сегодня шансоном, так же, как и всевозможные сплетни и домыслы, не является серьёзным свидетельством. В Марьиной Роще действительно жили несколько преступных «авторитетов», но они в основном следили за установленными в криминальных кругах порядками, соблюдением главного правила: в своём районе — не красть и не дебоширить. Но вот чтобы там лютовала какая-нибудь «Чёрная кошка» и открыто разгуливали гопстопники — такого марьинорощинцы не знали.

Очевидно, возникновение мифов, которые до последних лет были популярны среди московских обывателей, связано с первыми легендами о разбойном характере Марьиной Рощи, которые относятся… к концу XVII века. В местном подмосковном лесу и деревне Марьино тогда скрывались разбойники, промышлявшие на дорогах, ведущих в Дмитров и Сергиев Посад…

В описываемое нами время в Марьиной Роще находилось известное всем строгостью своих сотрудников 20-е отделение милиции, которым командовал человек по фамилии Раппопорт. Сейчас уже никто не помнит его имени, но зато старожилы могут рассказать, как милиция следила за соблюдением законов и в отделение всегда можно было обратиться за помощью и защитой. И «блатных» Раппопорт держал в узде, при случае мог поставить их по струнке. У продуктового магазина всегда дежурил постовой, которого по старинке называли околоточным, и если происходило что-то из ряда вон выходящее, люди бежали к нему.