Читать книгу "Good Night, Джези - Януш Гловацкий"

Отец. Как тебя зовут, щенок?

Мальчик. Юрек (отвечает со слезами на глазах, затем быстро повторяет несколько раз). Юрек, Юрек, Юрек Косинский.

На сцену входит мать — очень красивая, в элегантной шубе. На воротнике серебрятся снежинки. Из-под модной шляпы выбиваются изумительные черные волосы. Мальчик подбегает к ней, прижимается пылающим лицом к шубе. Мать нежно его целует и с укором смотрит на мужа, прячущего за спиной ремень.

Мать. Моше, ты его бьешь не потому, что хочешь чему-то научить, а только потому, что тебе это нравится.

Отец. Да вы рехнулись. Если хотите, чтобы я вас провел через ад, извольте слушаться. Оба.

Мальчик, исполняющий роль Джези (режиссеру). Он меня по правде ударил.

Режиссер (его не видно). Молчать! Играть!

Мать. Юрек, что бы ни случилось, помни: мамочка тебя очень любит (небрежно бросает шубу на пол и уходит со сцены).

Отец. Мечислав! Не Моше, а Мечислав!

Потом в отчаянии машет рукой и утыкается в шахматную доску. Из-за кулис доносятся звуки фортепьяно. Это мать красиво играет «Мефисто-вальс» Листа. Мальчик поднимает шубу и с жадностью вдыхает материнский запах. Возвращается в ванную. Освещение меняется. Сейчас уже снова Нью-Йорк и мерцающая за окном красная неоновая реклама.

— Недурно, — вздохнул Роджер, подливая нам черное чилийское вино. — Недурно, только, собственно, что нового ты хочешь о нем рассказать?

Мы сидели в удобных тростниковых креслах. Был октябрь, иначе говоря, индейское лето, что-то вроде польского бабьего. С Гудзона поднимался туман, корабли уже проплыли, огни Нью-Джерси чуть потускнели. Роджер в последнее время немного располнел, но для своих семидесяти пяти выглядел превосходно. Взгляд его водянистых круглых глаз пронизывал насквозь, а губы находились в постоянном движении: он имел обыкновение жевать салфетки, театральные билеты, парковочные квитанции, из-за чего частенько случались неприятности.

— То, что он постоянно врал, все мы знаем, — добавил Рауль. — И то, что почти совсем забыт, тоже известно.

На колени к Раулю вскочил жирный черный кот, принялся мордой пихать его в живот, требовать ласки. И Рауль, забыв про все, занялся котом, который пришел в экстаз: выгибался, задирал хвост, выпячивал зад. А когда Рауль послушно стал почесывать его возле хвоста, завыл — скорее по-собачьи, чем по-кошачьи.

— Конечно, он был умен, даже очень умен. — Роджер с умилением следил за выходками кота. — Возможно, настолько, чтобы подозревать, что большая часть им написанного ничего не стоит и при малейшем ветерке рассыплется как карточный домик. — Он перегнулся к Раулю и дунул коту в задницу. — И потому решил напоследок устроить грандиозный спектакль. Помнишь, Рауль, Джези часто говорил, что самоубийство — лучший способ продлить себе жизнь.

С минуту мы все смотрели, что выделывает черный кот. Его собратья наблюдали за ним вместе с нами. Заметно оживившись, они начали потягиваться и выгибать горбом спину на своих креслах.

— Но почему же все вы так его превозносили? — спросил я. — Писали, что Джези — помесь Беккета с Достоевским, Жене и Кафкой.

— Ну Майкл, довольно, хватит. — Рауль попытался сбросить кота на каменный пол, но тот вцепился когтями в его брюки. — Кончай, черномазый.

Кот в конце концов сдался и мягко спрыгнул на пол.

— Посмотри, Роджер, кровь… опять у меня останутся следы когтей, — пожаловался Рауль.

— Почему, почему… — Роджер пожал плечами. — Промой перекисью, радость моя, и принеси еще одну бутылку. — Он улыбнулся Раулю и проводил его нежным взглядом. Рауль был родом из Сан-Хосе, намного моложе Роджера, двигался как хищный, хотя и прирученный зверь. — Вероятно, потому, что мир давно уже потерял способность отличать талант от бездарности и ложь от правды. А может, по какой-то иной причине. Может быть, потому, что такого, как Джези, Америка никогда прежде в глаза не видела. Поэтому он нас всех и поимел. А теперь, насколько мы понимаем, Джанус, ты собираешься ему посмертно вставить.

— Минуточку, — сказал я. — Погодите…

— Только не обижайся. Помнишь, Рауль, как странно от него пахло?

— Вроде бы пачулями, — заметил Рауль.

— Нет, нет, нет. Это были не пачули. Тебе когда-нибудь приходило на ум, Джанус, что душа имеет запах? Может пахнуть козлом, а может и розой. Сказано ведь, что Бог, создавая человека, вдунул в него дух свой, но, возможно, в этот же самый момент подполз дьявол и как дунет ему в задницу… У меня только одна просьба: не держи нас за дураков и не говори, что хочешь написать о нем правду.

— Вот именно, — вставил Рауль. — Помни: чем дальше от правды, тем ближе к Джези.

Роджер согласно кивнул.

— Так или иначе, желаем тебе успеха. Конечно, на тебя сразу же набросится целая свора с криками, что знали его лучше, чем ты, и вообще все было не так. Но тебе это не должно мешать, потому что ты его оттрахал первым. Только на нас, пожалуйста, не рассчитывай. Мы не уверены, помнит ли еще в Нью-Йорке хоть один человек, кроме нас, кто такой вообще был Джези.

— Ну, это уж вы преувеличиваете, — сказал я.

Рауль откупорил новую бутылку, а у нас под ногами три кота присоединились к черному и сбились в клубок — мяукающий и воющий, царапающийся и кусающийся. Начиналась оргия кастратов.

На следующий день погода испортилась, внезапно полил дождь. Но я пошел в Barnes&Noble — огромный многоэтажный книжный магазин на Бродвее напротив Линкольн-центра — и попросил что-нибудь Косинского.

— Кого? — спросил молодой продавец. — Пожалуйста, по буквам.

Я повторил раз, второй, третий, уже сквозь зубы. Он постучал по клавиатуре компьютера, покачал головой и сказал:

— Ничего.

— Ничего?

— Ничего!

Я скис и, отравленный сомнениями, махнул рукой на Джези.

Туман

Много лет назад в одном варшавском театре я видел нашумевший спектакль по «Войне и миру». Не помню, кто ставил. Во всяком случае, это была знаменитая инсценировка Пискатора[9]. Из всего спектакля мне запомнилась одна сцена. После Бородинского сражения Наполеон, даруя жизнь Петру Безухову, сообщает ему: «Для вас это судьба, для меня — случай». Еще я помню, что актер, выступавший в роли рассказчика, был геем. Когда он говорил, что поле битвы заволокли туман и дым, мне мешало следить за смыслом то, как смешно, претенциозно растягивая гласные, он произносил эти «тума-а-а-а-ан» и «ды-ы-ым». Гомосексуалистов тогда в Польше, мягко говоря, не жаловали. Они встречались ночами в каких-то катакомбах и, точно первые христиане, узнавали друг друга по тайным знакам.