Читать книгу "Блудный сын - Ханс-Ульрих Трайхель"

После похорон дела отца стала вести мать. Она была столь же строгой, как до нее отец. Водители называли ее хозяйкой, поставщики относились к ней с уважением, клиенты ее почитали, и никто не замечал, как сильно она страдала после всего, что случилось. Только когда машины уезжали вечером со двора и огромный прожектор, установленный после кражи со взломом, каждую ночь заливал холодильник сверкающим светом, мать становилась такой, какой была на самом деле. Она переставала быть хозяйкой, а становилась женщиной, блуждающей в тумане печали. Она заботилась обо мне, но, казалось, не воспринимала меня, а если и воспринимала, то так, словно видела во мне не меня, а кого-то другого. Когда она смотрела на меня, ее часто охватывало чувство умиления. Она рассматривала меня долго, и ее взгляд терялся, устремлялся в бесконечность, и тогда ее собственное лицо тоже как бы исчезало, расплывалось. Меня мучили эти моменты, я приводил мать в состояние умиления, но я не хотел этого делать. Никто еще не реагировал так при взгляде на меня. Я был толстоватым мальчиком, переживающим период полового созревания; после смерти отца меня уже не стригли наголо, а только слегка подправляли мою фасонную стрижку. Во мне не было ничего такого, что могло бы кого-то растрогать. Люди меня почти не замечали, а кто замечал, тот советовал сходить к парикмахеру, меньше есть и больше заниматься спортом. Только мать мой вид трогал так, что лицо ее, казалось, почти расплывалось, когда она всматривалась в меня. Растроганная, с расплывшимся лицом мать злила и раздражала меня. Я чувствовал, что во мне она видит нечто, что потеряла. Я напоминал ей отца. А также Арнольда. Но я не мог заменить ей Арнольда. Если бы все зависело от меня, я бы без колебаний заменил ей Арнольда. Есть я мог за двоих. Смотреть телевизор тоже. Плохие отметки приносил домой в изобилии, с лихвой хватило бы на двоих. Но ей надо было не это. Я был олицетворением того, что у нее отняли. Я был крупинкой соли в ране, соринкой в глазу, камнем на сердце. Был в полном смысле слова кошмаром, но почему так выходило, понял значительно позже. А тогда я замечал только одно: когда мать смотрела на меня, ее лицо искажалось глубокой болью, и я начал ненавидеть эту боль точно так же, как и свое отражение в зеркале. Я превратился в так называемого трудного подростка, неблагодарного, строптивого, постоянно чем-то раздраженного, особенно сильно досаждавшего матери именно тогда, когда ей было плохо. К счастью, господин Рудольф продолжал заботиться о матери и обо мне. Он сочувственно относился к страданиям матери и в то же время не сердился на мои злые выходки. Он уговорил мать разрешить мне носить длинные волосы. За это я обещал ему быть менее раздражительным в общении с матерью. Кроме того, он помогал матери при хождении по разным инстанциям и улаживании всевозможных формальностей — и дарил ей пластинки с записями оперетт. До смерти отца мать ни разу не слышала ни одной оперетты. Крестьянин из Раковица оперетки не слушает. Крестьянин из Раковица слушает мычание скота в хлеву, шум ветра в поле и звон церковного колокола. Только благодаря господину Рудольфу она могла предаться своей страсти к «Стране улыбок»[5]и «Цыганскому барону». Она слушала с господином Рудольфом оперетты по воскресеньям после обеда, никогда не запирая дверей. Мне разрешалось в любое время заходить в заполненную музыкой комнату, и я ни разу не видел, чтобы у них доходило дело до интимностей. Господин Рудольф сидел в кресле перед чашкой кофе с куском торта и слушал музыку. Мать сидела на диване и тоже слушала музыку. Я съедал свою порцию торта, обегал весь дом и снова возвращался в комнату, но они все сидели на тех же местах, что и прежде. Только однажды я увидел, как на глазах у матери появились слезы и господин Рудольф собрался протянуть ей носовой платок, но, когда я вошел в комнату, он тут же отдернул руку. Я не знал, что произошло, но заметил, что господин Рудольф стал заглядывать к нам и на неделе, чтобы помочь матери заполнить какие-то формуляры. Однажды мать призналась мне, что господин Рудольф готов помогать ей в дальнейших поисках Арнольда, за что она ему чрезвычайно благодарна. Результатов исследования головы и особенностей строения тела все еще не было; несмотря на письменное напоминание, мать так и не получила ответа. Тогда к делу подключился господин Рудольф, и ему, как лицу официальному, тотчас же сообщили, что результаты исследования действительно все еще не высланы, но будут незамедлительно отправлены адресату. Спустя несколько дней мать получила от барона Либштедта письмо, к которому прилагалась обстоятельная справка, озаглавленная «Заключение антропологической биолого-наследственной экспертизы относительно происхождения найденыша 2307». Мать попросила господина Рудольфа прочитать заключение вслух. Из написанного следовало, что форма головы отца и матери по длине и ширине более округлая, чем у найденыша 2307, но что длина и ширина моей головы совпадают с формой головы найденыша. Кроме того, ширина скул у родителей больше, чем у найденыша 2307 и у меня, однако это, говорилось в заключении, может быть связано с отложением жира. Я никогда не слышал выражения «отложение жира» и принялся незаметно ощупывать свое лицо, чтобы убедиться, что у меня нет ничего похожего. Я, правда, не знал, где находится скуловая кость, но обнаружил, что мои щеки очень напоминают то, что профессор назвал «отложением жира». Я прекратил свои исследования и продолжал слушать господина Рудольфа, который сообщил нам, что относительная высота лба мужчины значительно больше, чем у женщины, ребенка и найденыша, но что у мужчины при измерении принималась во внимание образовавшаяся лысина. Далее в заключении шла речь об относительной ширине угла челюсти, и я вспомнил о той боли, которую причиняли мне винты струбцины, зажавшие мою челюсть. По сравнению с усилиями, приложенными при измерении, результат был довольно разочаровывающим. Он вместился в одно предложение, которое гласило: «Относительная ширина угла челюсти достаточно четких различий не имеет». Господин Рудольф запнулся, поднял глаза от бумаги и спросил: «Различий в чем?» Я этого не знал, мать, по-видимому, тоже не знала. А может, ей было все равно, так как все то время, пока господин Рудольф читал заключение, она сидела с отсутствующим видом. Если раньше, когда приходило очередное заключение или сообщение от одной из организаций, занимающихся поисками Арнольда, она застывала в напряженном ожидании, то послание профессора ее, казалось, вовсе не заинтересовало. Даже сообщение о том, что индекс Рорера у родителей выше, чем у найденыша 2307, тоже особого интереса у нее не вызвало. Правда, профессор Либштедт отметил относительность того обстоятельства, что мужчина и женщина оказались полнее найденыша, отнеся это на счет разницы в возрасте. Супруги, писал профессор, отличаются тучностью, у них сильно выступают линии живота, что тоже обусловлено возрастом. Их брачный сын (это он обо мне!) тоже весьма тучен, хотя и с менее выступающей линией живота, что также можно объяснить разницей в возрасте. Напротив, найденыш 2307 очень тощ. Арнольд, стало быть, тощий. А я, напротив, толстый. Заключение профессора мне не понравилось. И мне не понравилось, что линию моего живота он назвал менее выступающей только потому, что я был моложе родителей. И хотя этот вывод говорил не в пользу родства отца и матери с найденышем 2307, мне показалось, что мать это не особенно обеспокоило. Меня, напротив, успокоило то, что у найденыша были другие особенности строения тела, но мне понравилось бы куда больше, окажись родители и я тощими, а найденыш толстым. Особенности строения затылочной части головы мне тоже не очень понравились, так как эксперт назвал мой затылок более выступающим, чем у родителей, тогда как затылок найденыша был умеренно закругленным, то есть не особенно походил на наши, но и не сказать, чтобы не походил вовсе. Кроме того, профессор у меня и найденыша обнаружил ярко выраженные лобные бугры, в то время как у родителей они были выражены менее отчетливо. Все это во многих отношениях говорило не в мою пользу. Во-первых, мне не особенно льстило иметь ярко выраженные лобные бугры, во-вторых, это делало меня похожим на найденыша 2307. Чуть благоприятнее обстояло дело с формой спинки носа, которая как у родителей, так и у меня оказалась явно выпуклой, тогда как у найденыша она была явно вогнутой. О длине спинки носа было сказано коротко: «Длина спинки носа во всех случаях значительна». И далее следовала фраза: «Нижний нос выступает не особенно сильно». Она удивила не только меня, даже господин Рудольф запнулся на этом месте. Мы оба до сих пор не знали, что у человека есть еще и нижний нос, нам надо было свыкнуться с этим фактом. Но господин Рудольф быстро справился со своим недоумением и постарался сохранить деловитый вид: он знал, как много все это значило для матери. Поэтому он, не прерываясь, продолжал перечислять дальнейшие приметы строения носа. Теперь профессор Либштедт обратился к тому, что он называл закруглением крыльев носа. Это закругление у матери и у найденыша он нашел средней величины, с резко выраженным острым кончиком носа. А закругления носовых крыльев у меня и отца он назвал чрезвычайно сильными, с опускающимся кончиком носа. Так сказать, ни вашим, ни нашим. Ничейный результат, по словам профессора Либштедта. Я ничего не сказал и продолжал слушать заключение, которое перешло к ноздрям и, разумеется, к форме ноздрей и к тому, насколько в каждом случае видна внутренняя стенка ноздри. Форма ноздрей всех участников эксперимента была определена как средней величины, без каких-либо отклонений, и только у найденыша 2307 отчетливо виднелись внутренние стенки ноздрей, тогда как у родителей и у меня они почти не были видны, что я не без удовольствия принял к сведению. Исследование формы рта, подбородка и ушей также дало совершенно разные результаты. Так, толщина губ у матери и найденыша была значительной, тогда как у отца и у меня губы ничем не выделялись. Правда, толстая нижняя губа найденыша была «по всей длине сильно вывернута наружу», что, несмотря на сходную толщину губ, отсутствовало у матери. Напротив, канавка на верхней губе отца отличалась от канавки на моей верхней губе, но не отличалась от канавки матери. У отца была засвидетельствована неглубокая канавка на верхней губе, у матери — средней глубины, у меня и найденыша, напротив, глубокая. К счастью, у нас нет заячьей губы, подумал я, ведь глубокая канавка на верхней губе могла бы быть и очень глубокой. А от очень глубокой канавки рукой подать до заячьей губы. У нас в школе был один такой, с заячьей губой, и я знаю, что это значит, когда тебя дразнят изо дня в день. Заячья губа была куда хуже выступающей линии живота и лобных бугров, я бы даже Арнольду не пожелал заячьей губы. Исследование подбородков и ушей тоже не внесло полной ясности, и чем подробнее было заключение, тем больше оно заключало в себе путаницы. Но господин Рудольф невозмутимо читал дальше, может быть, для него там не было особой путаницы, к тому же он поднаторел в чтении протоколов и казенных бумаг. Мать, напротив, казалась целиком погруженной в свои мысли и только время от времени поднимала голову, чтобы показать господину Рудольфу, что она продолжает слушать. Но я видел по ее лицу, что ее занимают не верхние губы и нижние носы, а совсем другие вещи. Только когда господин Рудольф сказал, что он переходит к чтению результатов экспертизы, перечисленных в конце письма, мать стала слушать внимательнее. Так называемая «резюмирующая часть заключения», как и следовало ожидать исходя из логики, была столь же неоднозначной, как и описание исследования отдельных частей тела. Так, данные об особенностях строения рта говорили о том, что кровное родство найденыша с матерью вероятно в весьма незначительной степени, тогда как родство с отцом и вовсе невероятно. А по признакам строения тела профессор Либштедт назвал кровное родство родителей с найденышем умеренно невероятным. На это, подумал я, можно было бы взглянуть и по-другому. У меня, во всяком случае, сложилось впечатление, что кровное родство между несколькими скорее тучными людьми и одним скорее тощим человеком следует назвать не умеренно невероятным, а в высшей степени невероятным. Эксперт смотрел на это по-другому, но его мнение совпадало с моим в отношении ушей, по поводу которых говорилось, что кровное родство найденыша с родителями вряд ли возможно. И оно едва ли возможно, если судить по так называемой окраске кожи и интегументу. В этом месте господин Рудольф снова запнулся и, видимо, что-то пропустил, не читая. Да мать и не захотела услышать эти подробности, она сказала, ей пора готовить ужин. Господин Рудольф возразил, что он уже подходит к концу, и сообщил нам, перейдя к пункту «голова и очертания лица», что найденыш 2307 только чуть-чуть соответствует женщине и почти совсем не соответствует мужчине, но поразительно схож с их родившимся в браке сыном. Это опять было то, чего я так опасался: что Арнольд или, точнее, найденыш 2307 вмешается в мою внешность, а заодно и в мою жизнь. Мои опасения еще более усилились, когда выяснилось, что в области подбородка сходство с отцом равно нулю, с матерью умеренно вероятно, а вот со мной очень даже возможно. К моему облегчению, этот аспект в заключении больше не затрагивался. Я уже начал было думать, что, наверное, только я один состою в кровном родстве с Арнольдом, точнее, найденышем 2307, но никак не родители. В таком случае мать не только не обретет потерявшегося сына, а потеряет до сих пор еще и не терявшегося. И тогда я превращусь в своего рода найденыша, а может, даже в русского ребенка. Тогда у родителей совсем не останется детей, а у меня появится брат-сирота, с которым мне, по-видимому, придется делить его узкую длинную комнатку в приюте. Правда, профессор Либштедт не проявил особого интереса к моему сходству с найденышем и не стал развивать эту линию. Важнее для него были родители, и в заключительном резюме речь шла только о них. Там говорилось, что степень кровного родства найденыша 2307 с заявителями колеблется от «умеренно невероятной до очень невероятной». «Звучит нехорошо», — сказал господин Рудольф матери. Она немного помолчала и ответила с неожиданным оптимизмом в голосе: «Но и не так уж плохо». Господин Рудольф отчужденно молчал, молчали и мы с матерью. За окнами уже темнело, скоро надо было включать прожектор, освещавший теперь холодильник. Господин Рудольф еще раз заглянул в заключение и обнаружил, что заявление профессора, завершавшее экспертное заключение и равносильное слову, данному под присягой, предваряло еще одно замечание, которое гласило: «Данный промежуточный вывод, заключающий экспертизу, не выражает моего окончательного мнения как специалиста. Оно сложится из дополнительных биоматематических экспертиз, которые при необходимости еще предстоит провести». Совершенно очевидным было, что в завершающем экспертном заключении речь шла не об окончательном выводе, мать с превеликим удовлетворением приняла это к сведению, прокомментировав словами «я так и думала». Уже на следующий день господин Рудольф потребовал с места своей службы дополнительной биоматематической экспертизы. Экспертиза вместе с приложенным к ней очередным счетом за услуги пришла через несколько дней. В сопроводительном письме профессор объяснял методику экспертизы, которая представляла собой не оценки, как предыдущая, а «точную обработку» ста тридцати тысяч отдельных данных на основе логарифмических исчислений вероятностей, опирающуюся на использование перфокарт по системе Холлерита. В этом случае данные об обоих родителях обрабатываются порознь. При этом раздельная обработка выглядит так, что «сначала проводится сравнительный анализ мужчины при условии, что ребенок наверняка принадлежит женщине, а потом такой же анализ женщины при условии, что мужчина наверняка имеет отношение к ребенку». Мать еще раз прочитала этот пассаж вслух, но я не был уверен, что она его поняла или хотя бы хотела понять. Я ее понимал и удивлялся тому, что в дополнительной биоматематической экспертизе мне вообще не отведено никакой роли. Разве профессор не должен был сравнить с найденышем 2307 отца и мать с учетом условия, что и брат, то есть я, наверняка имеет отношение к ребенку? Я, правда, не хотел иметь к нему никакого отношения, но ведь я, как и родители, тоже побывал в Гейдельберге, позволил щипать себя за живот и прикреплять к челюсти струбцину. Теперь же, когда дело дошло до сути, я, оказывается, вовсе не был нужен. Теперь речь шла только о родителях и Арнольде, и этот воображала прямо на моих глазах стал превращаться в довольно важную фигуру. Мать тем временем снова передала экспертное заключение господину Рудольфу, чтобы он зачитал его до конца. Вероятно, она устала от всех этих цифр и расчетов. И, может быть, боялась собственными глазами увидеть конечный результат. Господин Рудольф зачитал так называемые данные раздельных тестов, или, по-другому, ДРТ-данные, по всем группам признаков. У отца они сводились к тому, что из двенадцати обработанных групп признаков у десяти конечные результаты оказались негативными. Только особенности строения стопы и группа крови свидетельствовали о возможном родстве с «ребенком», как профессор Либштедт называл найденыша 2307, который для меня отныне был всего лишь «воображалой». Сходная ситуация была и у матери, правда, немножко лучше, чем у отца: из двенадцати групп признаков восемь дали отрицательный результат, и только группа крови, особенности строения носа и губ, а также рисунок интегумента не исключали родства. В дальнейших расчетах группа крови, признаки отпечатков, окраска и рисунок кожного покрова снова объединялись в различные подгруппы и, как говорилось в экспертном заключении, были «оценены по особым методом обработанным статистическим данным». В итоге большинство подгрупп дало для обоих родителей негативный результат, причем, по словам профессора Либштедта, «мужчина особенно плохо подходит по признакам отпечатков», а «женщина особенно плохо по признакам формы». Когда господин Рудольф прочитал этот пассаж, он как-то неуверенно взглянул на мать. Но она оставалась внешне подчеркнуто спокойной и попросила дочитать заключение до конца. Конец, который профессор Либштедт назвал «последним и окончательным выводом», гласил: «С очевидностью, составляющей не меньше 99,73%, или степенью вероятности в соотношении 370:1, заявители не являются родителями найденыша 2307. Муж сам по себе никак не может быть отцом ребенка, а жена сама по себе не может быть его матерью». Далее следовали заверение профессора, равносильное данному под присягой, и его подпись. Мать по-прежнему молчала, и господин Рудольф, озабоченный ее душевным состоянием, заметил, что дополнительное биоматематическое экспертное заключение всего лишь выражает в цифрах то, что нам уже известно по главному экспертному заключению. Правда, вывод главного экспертного заключения гласил, что родство с найденышем 2307 можно считать от «умеренно невероятного до очень невероятного». Я не считал, хотя и не стал говорить об этом, что вероятность или невероятность, составляющая 99,73%, имеет хоть что-то общее с умеренной невероятностью. Невероятность в 99,73% — это практически полная невероятность. И счет был не ничейный, как еще в Гейдельберге, а 370:1 не в пользу Арнольда. Арнольд забил только 1 гол, все остальные — 370. Если игра с дополнительной биоматематической экспертизой подошла к концу, то Арнольд с треском проиграл, о чем я не особенно сожалел. Сожалел я лишь о том, что проиграла и мать, и я понимал, что господин Рудольф захочет ее утешить. Но мать не нуждалась в утешении. Она сидела прямая за столом, потом взглянула на экспертное заключение, которое положил перед ней господин Рудольф, открыла последнюю страницу, еще раз перечитала вывод и сказала, не глядя ни на господина Рудольфа, ни на меня: «Я не позволю еще раз отнять у меня ребенка». Она произнесла эти слова негромко, спокойным голосом. Так, как говорят о чем-то само собой разумеющемся. Я заметил, что господин Рудольф, который до этого держался всегда рассудительно и спокойно, забеспокоился и стал подыскивать нужные слова. Подумав, он напомнил матери о том, что дело о поиске найденыша с последней экспертизой закончено. У нее нет больше права требовать новой экспертизы, поэтому ей придется смириться с окончательной потерей Арнольда. Это прискорбно, но с этим ничего не поделаешь. Надо принять реальное положение вещей. Я впервые видел строгого господина Рудольфа. Он говорил как полицейский, а не как человек, слушающий с матерью по воскресеньям записи оперетт. Но строгость давалась ему нелегко. Он откашливался и делал судорожные глотательные движения. Казалось, ему недостает воздуха в легких, он прерывался на полуслове и ловил ртом воздух. Тем не менее его слова произвели на мать глубокое впечатление. Она взглянула сначала на меня, потом на господина Рудольфа и сжала руками виски, словно хотела удержать голову на плечах. Хотя мать сжимала виски руками, было хорошо видно, что ее голова снова начала трястись. Мне уже несколько раз приходилось видеть, как трясется голова матери, но я еще ни разу не видел, чтобы ей не удавалось сдержать дрожь руками. Дрожание стало таким сильным, что вместе с головой начали трястись и сжимавшие ее руки. От рук дрожь передалась плечам, а оттуда перешла на всю верхнюю половину тела. Мать все еще пыталась успокоить непроизвольно вздрагивающими руками свою трясущуюся голову. Когда дрожь в теле матери еще больше усилилась, я встал со своего места и немного отошел от стола. После короткого выжидания господин Рудольф подскочил к матери, сел рядом с ней и обнял ее так крепко, что дрожь стала постепенно затихать. Обнимая ее, он повторял всего два слова: «все хорошо», «все хорошо», словно говорил с испуганным ребенком. Мать успокоилась, в свою очередь обняла господина Рудольфа и тихо заплакала. Пока они обнимались, я вышел из комнаты. Я бы с удовольствием, как бывало раньше, пустился бродить по закоулкам дома, но их больше не было, и мне оставалось только бегать вверх-вниз по облицованной плиткой лестнице или же спуститься во двор, зайти за холодильник, где стоял новый генератор, обеспечивавший в случае необходимости холодильную установку током. Я не знал, что мне делать, пока мать обнимает господина Рудольфа. Но я был уверен, что мать, обнимая господина Рудольфа, думает и об отце. Спустя некоторое время из дома вышел и господин Рудольф. Перед тем как сесть в свою машину такого же цвета, как и его служебный автомобиль, тоже «фольксваген», он сказал мне, что мать не совсем здорова и нам следует обращаться с ней с особой осторожностью. Обо всем остальном он хотел поговорить со мной в ближайшие дни. Но прошла почти целая неделя, прежде чем я снова увидел господина Рудольфа. Обычно он заглядывал к нам значительно чаще. На этот раз он приехал на служебной машине, на нем была полицейская форма. Мать была занята заказами и расчетами, и господин Рудольф использовал обеденный перерыв, чтобы поговорить со мной. Он немного помолчал, потом сказал, чтобы я ни о чем не беспокоился. Я не знал, что господин Рудольф имел в виду. Вообще-то меня беспокоили многие вещи, но о них господин Рудольф даже не подозревал. Потом он без всяких объяснений положил мне руки на плечи и сказал, что очень любит мать и меня. Я почувствовал, как кровь ударила мне в голову, но ни в коем случае не хотел, чтобы краска залила мне лицо. Слова господина Рудольфа повергли меня в смущение: передо мной сидит полицейский в зеленой униформе, с пистолетом и радиотелефоном, и говорит, что любит меня. Произнеся эти слова, господин Рудольф, казалось, вздохнул с облегчением. Он еще раз сжал пальцами мои плечи, провел правой рукой по затылку, и я со страхом подумал, что он хочет проверить, на месте ли выпуклость задней части моей головы. Но он лишь вскользь коснулся моих волос, отдернул руку и сказал серьезным голосом, что мать всю последнюю неделю чувствует себя очень плохо. Она, правда, приняла к сведению результаты экспертизы, но он со своей стороны обещал и дальше оказывать ей поддержку, что, естественно, он и будет делать. Затем господин Рудольф сообщил мне, что матери пришла в голову мысль усыновить найденыша 2307. Раз за ней не признали кровного родства с ним, она хочет его усыновить. В глубине души она по-прежнему убеждена, что Арнольд и найденыш 2307 — одно и то же лицо. «Очевидная невозможность» родства, о чем сказано в экспертизе, не означает для нее, что эта невозможность доказана, и степень невероятности в соотношении 370:1, или 99,73%, — еще не стопроцентная невероятность. Мать цепляется за эти оставшиеся 0,27%, сказал господин Рудольф, цепляется так сильно, что в последние дни они превратились для нее в 99,73% уверенности. Чем дольше мать будет думать о том, что 99,73% — это еще не сто процентов, тем больше оставшиеся 0,27% будут для нее почти стопроцентным доказательством того, что Арнольд и найденыш — одно лицо. Даже ему, человеку, который смотрит на вещи реалистичнее, не удалось ее переубедить, и чем больше он старается, тем меньше ему это удается. Кроме того, у нее опять появилась эта дрожь, едва только он напомнил ей о результатах экспертизы, так что ему пришлось уступить и только указать на правовую сторону дела. Но матери нелегко согласиться с правовым статусом. Она все время повторяет, что ей, отцу и ребенку пришлось пережить много ужасного и что она не хочет быть ограбленной еще раз. Право всегда не на их стороне, на этот счет она не питает никаких иллюзий. Затем, сказал господин Рудольф, она заговорила о возмещении ущерба и убытков, понесенных во время войны, об этом ходатайствовал после войны отец, но ему на основании правового статуса было отказано. Я не совсем понимал, что такое возмещение ущерба и убытков, но в детстве я слышал эти слова очень часто. Отец с матерью много лет почти каждый день говорили о возмещении ущерба и убытков, пока однажды эти разговоры вдруг не прекратились. Однажды выражение «возмещение ущерба» исчезло из обихода родителей, но до этого оно было для них не возмещением, а настоящим ущербом, угнетавшим их и осложнявшим им жизнь. «С отказом в возмещении ущерба, — сказал господин Рудольф, — мать не смирилась до сих пор. Но не из-за денег, а из-за причиненной несправедливости. Справедливость для твоей матери превыше всего. И теперь ей кажется, что с ней снова поступили несправедливо, хотя заключения экспертов — не несправедливость, а горький факт». Не желая рисковать и опасаясь, что мать будет сломлена горем и с ней случится нервный срыв или она серьезно заболеет, он решил поддержать ее идею усыновления, сказал господин Рудольф. Вдруг он вскочил и со словами «я сейчас вернусь!» быстро вышел из комнаты. А я тем временем принялся представлять себе найденыша 2307 в роли усыновленного ребенка. Я спрашивал себя, обладает ли усыновленный такими же правами, как и я. В конце концов, он был несколькими годами старше меня, и я бы предпочел, чтобы меня мучил мой настоящий старший брат, а уже потом усыновленный. В том, что старший брат стал бы непременно мучить меня, я ничуть не сомневался. Если же это будет всего лишь приемный старший брат, то, вероятно, закон будет на моей стороне. И я решил, что приемному старшему брату я все время буду указывать на свой правовой статус. В случае же если усыновленный брат окажется Арнольдом, что теоретически все еще не исключалось, я буду дурачить единокровного братца, предъявляя к нему требования как к усыновленному, менее благоприятные для него. Пока я прикидывал свои преимущества перед найденышем 2307, вернулся господин Рудольф и сказал мне, что собрал за последние дни сведения касательно усыновления найденыша 2307. В одном компетентном учреждении ему сообщили, что у них уже несколько лет лежит заявление об усыновлении найденыша 2307, поданное другой семьей, но это заявление не могло быть удовлетворено до тех пор, пока не прояснится вопрос о происхождении ребенка и пока закон позволяет проводить новые экспертизы, касающиеся родства. В случае с найденышем 2307 все складывалось крайне неудачно, поскольку один раз уже объявлялись предполагаемые родители ребенка, которые тоже просили провести соответствующие экспертизы, и эти экспертизы также дали отрицательные результаты. Таким образом, найденыш все эти годы не мог быть усыновлен и за время проведения экспертиз почти достиг совершеннолетия. Но приемные родители его все же усыновили. Господин Рудольф сказал, что он представляет себе, насколько удручающим оказался для матери результат его разысканий, и понимает, почему она не захотела говорить со мной на эту тему. Но он счел своим долгом, и мать согласилась с ним, рассказать мне об этом, в конце концов, в найденыше 2307 я, возможно, потерял своего родного брата. Я поблагодарил господина Рудольфа и постарался сделать озабоченное лицо, но на самом деле был рад тому, что напрасно волновался по поводу правового статуса приемного старшего брата. Но то, что мать не захотела говорить со мной о деле с усыновлением, меня обидело. Как и то, что она все еще не смирилась с фактами. Ведь у нее еще оставался я, и она могла бы сказать мне при случае об этом. Но я только и слышал о пропавшем Арнольде. Я был зол на мать. Я был зол на Арнольда. И я заметил, что злюсь и на господина Рудольфа. Как за то, что он обнимал мать, так и за то, что она обнимала его, как никогда меня не обнимала. Меня она в приступе материнской любви только так сильно прижимала к себе, что у меня дыхание перехватывало. Теперь у найденыша другая семья, сказал господин Рудольф, и мать, кажется, начинает это понимать. Она, правда, обратилась к господину Рудольфу еще с одной просьбой, в которой он не может ей отказать. Мать хочет хоть раз увидеть найденыша. Один-единственный раз, сказала она, и пообещала ему, господину Рудольфу, что больше такими просьбами его беспокоить не будет. «А где он живет?» — спросил я господина Рудольфа, но он не ответил на мой вопрос, а объяснил мне, что закон все эти годы не позволял родителям увидеть найденыша. Даже его местонахождение скрывалось соответствующими органами. Для господина Рудольфа, правда, не составило проблемы узнать по служебным каналам теперешнее имя и адрес найденыша 2307. «Так где же он живет?» — снова спросил я, и господин Рудольф ответил, что найденыша 2307 зовут теперь Генрих и что живет он у своих приемных родителей в маленьком городке в Везерском горном крае недалеко от Порт-Вестфалика и осваивает в родительской мясной лавке профессию мясника. Значит, воображалу Арнольда зовут теперь Генрихом и он станет мясником, подумал я и невольно ухмыльнулся. Вдобавок еще и Генрих и, как нарочно, мясник «Чему ты ухмыляешься?» — вдруг спросил господин Рудольф строгим голосом, напомнившим мне голос отца. Я тут же перестал ухмыляться и подумал, что господин Рудольф постепенно превращается в отца. Через несколько дней, сказал господин Рудольф хорошо знакомым мне дружеским тоном, он, мать и я поедем в Везерские горы. И если все пройдет хорошо, то мы сможем там увидеть воочию Арнольда, или, вернее, Генриха, то есть найденыша 2307. Разумеется, издали, не выходя из автомобиля. А может, мы все-таки выйдем и даже зайдем в мясную лавку, и Генрих обслужит нас. Я не хотел, чтобы меня обслуживал Генрих, и я не хотел его видеть. Но господин Рудольф сказал, что будет лучше, если мы отправимся туда все вместе. Когда через несколько дней мы сели в «опель адмирал», чтобы поехать в Везерские горы, я вспомнил прежние поездки. Теперь мать побывала у парикмахера, от нее пахло одеколоном, господин Рудольф надел гражданский костюм, шляпу и галстук, я тоже натянул на себя выходные штаны, хотя была пятница. Я вспомнил о том, как часто во время наших совместных поездок мне становилось плохо и как я страдал от судорог лица. Я попытался оживить ощущение, когда резкая боль поражала мои щеки и пронзала лоб. И, словно в ответ на мои мысли, мое лицо перекосила злая гримаса, которая всегда так бесила отца. Не успел я привести свое лицо в порядок, как услышал сердитый голос господина Рудольфа, наблюдавшего за мной в зеркало заднего вида. «Кончай гримасничать!» — внезапно крикнул он так громко, что даже мать вздрогнула в испуге и повернулась ко мне. Я перестал ухмыляться и понял, что больше не люблю господина Рудольфа. Я сидел спокойно и молчал, пока господин Рудольф не подрулил к бензоколонке, чтобы заправиться, протереть ветровое стекло и проверить уровень масла. Мать и я остались в машине. Она молчала, и так как я тоже не знал, что сказать, то спросил ее: «Ты хочешь выйти замуж за господина Рудольфа?» Мать повернулась ко мне, посмотрела на меня воспаленными глазами и сказала, что господин Рудольф — это человек, который ей ближе всех на свете и что в трудные минуты он помогал ей, как никто другой. Кроме того, он давно уже сделал ей предложение. Она еще не ответила на него, сказала мать, но ответит отказом, хотя хотела бы ответить согласием. Потом она снова стала смотреть перед собой, и я почувствовал, что она нуждается в утешении. Мне было жаль мать, но я не мог ее утешить. Пусть ее утешает Арнольд, подумал я, или найденыш 2307, или мясник Генрих. Но не успел я представить мать в доверительных отношениях с моим сначала мертвым братом, этим блудным сыном, который удивительным образом ожил и приобрел за последнее время три ипостаси, как снова почувствовал вину и стыд — чувства, охватывавшие меня каждый раз, когда мать впадала в печаль, и не дававшие мне проявить по отношению к ней хоть малейшую близость. Тем временем господин Рудольф заправился и снова сел за руль. Мы ехали по автостраде, которую господин Рудольф называл федеральной автострадой, а иногда даже ФТС, хотя я был уверен, что называть ее следует ФАС. Но я не решался его поправить. Не хотел мешать рассказу господина Рудольфа, он был сейчас в приподнятом настроении. Видимо, заправка, протирание ветрового стекла и проверка уровня масла пошли ему на пользу. Господин Рудольф рассказывал нам об участке федеральной автострады Билефельд — Ганновер, по которому мы как раз ехали и который проходил через Везерский горный край. У господина Рудольфа был коллега, тот нес когда-то службу на этом участке автострады. И он рассказывал господину Рудольфу разные необычайные истории, связанные с превышением скорости, и о случившихся из-за этого дорожно-транспортных происшествиях. Теперь господин Рудольф пересказывал эти истории мне. Но они меня не интересовали. Не интересовал меня больше и служебный пистолет господина Рудольфа. Я слушал рассказы о попавших в аварию фурах со свиньями, об опрокинувшихся молоковозах, но ничто не производило на меня впечатления. Господин Рудольф все говорил и говорил, а я думал о том, что он еще не знает, что мать скоро ответит отказом на его предложение. Когда мы съехали с автострады, господин Рудольф замолчал и сосредоточил внимание на проселочной дороге, она вела к новому дому Генриха. В адресе, что удалось разузнать господину Рудольфу, значилось «На Рыночной площади», поэтому мы прямиком направились к центру городка. На Рыночной площади, которая с одной стороны была окаймлена старинными фахверковыми домами, а с трех остальных — современными деловыми зданиями и использовалась для стоянки автомобилей, мы сразу же обнаружили мясную лавку, находившуюся в одноэтажном застекленном строении. Господин Рудольф поставил машину в некотором отдалении, откуда мы не могли просматривать лавку. Он стал советоваться с матерью, что делать. Она не знала. Мне показалось, что ей хотелось как можно скорее уехать отсюда, не заглядывая в лавку. Но господин Рудольф сказал, что сначала зайдет туда один. Через несколько минут он вернулся и сказал: «Он в лавке». «Может, лучше сразу поедем домой», — предложила мать. Но господин Рудольф хотел непременно выполнить ее желание, даже несмотря на то, что оно начало ее пугать. Он развернулся, отъехал от стоянки и стал медленно приближаться к лавке, где и остановился. Увидев через витринное стекло найденыша 2307, я испугался: до того он был похож на меня. Я увидел в лавке свое собственное отражение, только на несколько лет старше. Генрих только что обслужил покупательницу. Я обалдел и не верил собственным глазам. Я ждал, что скажут господин Рудольф и мать. Но господин Рудольф не произнес ни слова. Сощурив глаза и наморщив лоб, он смотрел внутрь лавки, никак не реагируя на увиденное. Казалось, он глядит в пустое пространство. Мать тоже молчала. Неужели она не видела того, что видел я? Неужели не узнала свое собственное дитя? Я был в растерянности и продолжал неотступно смотреть в окно. Я почувствовал нарастающее давление в области желудка и сладковатый запах синтетической обивки салона. Сглатывая слюну и пытаясь подавить тошноту, я увидел, что и у того, за стеклом, лицо тоже покрылось смертельной бледностью. Я вжался в заднее сиденье, опустил в машине окно и сделал несколько глубоких вдохов. Мне хотелось сказать матери, хотелось умолять ее выйти из машины и наконец подойти к нему. Но мне надо было глубоко дышать, и я не мог произнести ни слова. Когда я почувствовал, что кровь снова начинает приливать к голове, а спазмы в желудке прекратились, мать, казалось ничего не замечавшая вокруг, сказала: «Закрой окно. Мы уезжаем».