Читать книгу "Пазл-мазл. Записки гроссмейстера - Вардван Варжапетян"

Счет устный, в уме – даже лучше для умственного развития. Давно замечаю, что многие (в том числе с высшим образованием) не могут считать в уме. Сколько будет 17x9? Сразу за калькулятор или компьютер. На бумаге ручкой уже не пишут, не умеют столбиком перемножить простые трехзначные числа. «В уме? А зачем?» Затем, что ты, допустим, на рынке. «Так продавец сосчитает». А ведь должности занимают. И второе: не могут читать вслух, запинаются. Отвыкли, разучились читать губами и языком. И опять: «Что я, артист?» При чем здесь «артист»? Ты человек, вот при чем! Если рукой не двигать, она ослабнет, онемеет, отнимется. Так и мозг. Если какую-то его способность не задействовать, она зачахнет (по-гречески атрофео), потеряет жизненность, омертвеет.

Ида приставала ко мне, чтоб я учил детей счету: вы же математик! Во-первых, я тогда еще не закончил Минский университет, только перевелся на четвертый курс, доучивался там же, но уже после окончательной победы. Во-вторых, я же в роте Берла Куличника, у нас боевая задача: снабжение и охрана всего нашего лагеря – тридцать с лишним землянок, бараков, палаток, нор, шалашей плюс мастерские, лазарет, инфекционное отделение, баня, склад, синагога... Начиная с «мастерских» до «синагоги» все как бы – и есть, и нет. Не буду вдаваться в подробности. А в-третьих. Что прикажете мне с учениками считать?

Эники-беники ели вареники,

Эники-беники-клец!

Эники и Беники сами сосчитаются после урока. Нет, про вареники считать нельзя. Что еще малыши считают? Яблоки, груши, сливы. Пирожки, пряники, конфеты. Сами понимаете, такие слова даже вслух произносить запрещалось. Считаем дальше. Рубли и копейки. Их нет. Может, у кого-то припрятаны даже золотые монеты, не знаю. Дальше. Никуда нельзя ни пройти, ни проехать, только пробраться. И как вы себе представляете такую задачку? «Один человек выбрался живым из пункта А и пробирался в пункт Б. Другой человек пробирался ему навстречу. Расстояние между А и Б десять километров. Спрашивается: когда они встретятся?»

Это вопрос! А ответ... скорее всего, никогда.

Жизнь неразрешима. То есть нам, евреям. Ну, вы понимаете. Для этого не надо быть математиком. Так что же прикажете детям считать? У нас была девочка из Бухенвальда, может, ксендз Кулак через связных привел ее к нам. С ней никто не играл. Она играла сама с собой: подпрыгивала по очереди на одной ножке, подбрасывала желтый камешек, ловила и пела песенку-считалку: «За-га-зу-ют или нет. За-га-зу-ют или нет».

Я излечил ее от этой считалки. Небом. Хорошо, что было тепло, а не холодно. Сказал: «Вера, давай считать облака». Мы легли рядышком, чтоб голова не кружилась. И стали считать облака.

А счет детям стал преподавать Масловец из Чярнух, он был бухгалтером в птицетресте. В отряд пришел со своими счетами. Вот на этих счетах, представьте, всех научил четырем действиям арифметики: сложению, вычитанию, делению, умножению. Он и в отряде вел весь партизанский баланс: спи соч ный состав, число бойцов, боеприпасы, съестное.

Ихл-Михл Куличник, наш командир, не раз повторял: «Пусть у мужика голова болит, как нас прокормить». Но у него самого голова от этой думы день и ночь болела. Сидит на сосновом пне, жует пучок заячьей капусты с таким видом, будто пробует спаржу. Сапоги начищены, фуражка со звездой, выбрит, даже ногти чистые, как у барышни. А к нему (краем глаза вижу) по-пластунски крадется оружейник Бровман. Шепчет, а слышно: то ли от лесной тишины, то ли голод обостряет слух.

– Товарищ командир. Я ж средний офицерский состав, орденоносец. Выдайте хоть по ложке муки за орден.

– Бровман, выдал бы и два котелка, если б мог. Терпи. Ты же офицер. Налегай на витамины.

Вот и налегаем. Расползлись по полянам, ищем лещину, щавель, заячью капусту, кислицу, грибы хоть какие.

Отполз Бровман. Подошел к командиру средний брат его Берл (Идл у Куличников мизиникл, младшенький). Подростком я мечтал стать таким же сильным и смелым, как Берл. Он занимался боксом и гимнастикой Мюллера. На соревнованиях мы всем двором болели за него, я громче всех орал.

Чемпион Чярнух в тяжелом весе. Еврей-тяжеловес. Еще тяжелее (во всех отношениях) был мельник Пинхус-Лейба – отец Ихла-Михла, Берла и Идла.

У Куличников была мельница. Мы мальчишками бегали смотреть, как мелют рожь, гречку, пшеницу. Даже горох. Видели когда-нибудь гороховую муку? Зеленоватая и в пальцах скрипит, как крахмал. Мельничиха угощала нас пышками, да еще даст в кульке два утиных яйца, чтобы я передал маме.

Всегда Куличники жили на хуторе. Дед их купил землю у графа Тышкевича, которому принадлежала вся наша округа, 27 тысяч гектаров земли – это мой дедушка сосчитал. Он все считал: сколько секунд в году, сколько букв в Торе, сколько льняных семян вместится в бабушкином наперстке. От него у меня дурная привычка считать все ненужное.

С Идлом мы два года вместе ходили в хедер к меламеду Пинскеру. После хедера мы еще шли брать уроки музыки: он у Людмилы Игнатьевны Скибинской, ученицы знаменитого пианиста Пухальского, я – усваивать тайны бельканто у маэстро Ненни. По вечерам Идл играл на белом аккордеоне в ресторанчике «Лев в красном обруче». Меламед жаловался Куличнику-отцу, но там все решала их мама Двойра: мальчик приносит гроши в дом, а не выносит из дома, что здесь плохого?

Про Берла я уже сказал. Гордость местечка. Чемпион. Был молотобойцем у брата старой Двойры, но ушел от дядьки-кузнеца к ювелиру Житомирскому.

А был еще часовщик Тверской, жил через дом от нас. Если он что не мог починить, тогда шли к Житомирскому. Да и сам Тверской (в крайнем огорчении) однажды посоветовал маме, когда сломался дедушкин «мозер» с двумя золотыми крышками: на верхней отчеканен раненый солдат под знаменем с красным крестом, на нижней крышке – надпись: «Слава героямъ за правду. 1914 – 1916». Подарок Российского Красного Креста воинам, потерявшим зрение на поле боя. Дедушка, правда, потерял левый глаз на русско-турецкой войне, при взятии селения Горный Дубняк. Я был там, это под Плевной. Не горы, даже не высота, но турки оборонялись отчаянно. А штурмовала Горный Дубняк 16-я дивизия генерала Скобелева (формировалась в Минской и Могилевской губерниях, потому почти четверть личного состава говорила на идише). Потери при штурме всегда тяжелые. Отступили. Но унтер-офицер Файнерман с криком «Шма, Исраэль!»[«Слушай, Израиль!» (ивр.) – первые слова главной ежедневной еврейской молитвы.] поднял в атаку свое отделение, увлекая за собой штурмовую колонну.

Дедушка служил в той же роте, что Файнерман, и тоже, по его рассказам, был «ундером». И очень уважал горькую настойку «Горный Дубняк». Я, к слову сказать, тоже.

А часы сломались, потому что я их пытался разобрать. Когда мама принесла израненный «мозер» Тверскому, часовщик в великой печали сказал маме: «Пани Балабан, это не ко мне». Фамилия Житомирского им не произносилась, но все и так все понимали. Самое смешное, что за часы Житомирский с клиента денег не брал, чтоб не отбивать хлеб у Тверского. Но если какой-нибудь умник шел прямиком к нему, ювелир смотрел механизм, далеко и быстро высовывал маленькую взъерошенную голову, пристально смотрел умнику в глаза и подвигал к нему часы обратно. И тоже все знали: это к Тверскому.