Читать книгу "Анжелика и царица Московии - Ксения Габриэли"

Онорина вдруг вскинула голову. Щеки ее раскраснелись почти горячечно.

– Я знаю, – сказала она, отчетливо произнося каждое слово. – Я знаю, что у меня никогда не было отца! Я не графиня де Пейрак! Я знаю о своем происхождении все! Я – дитя насилия. Изнасиловавшие мою мать мародеры… один из них – мой отец! В моих жилах его кровь, в моем лице, в моей натуре – его черты!..

Северина печально покачивала головой в темном чепце, отороченном узким кружевом.

– Дочь моя! Для кого и для чего этот монолог? Кого вы желали поразить? Меня? Северину? Вам недостает воспитания, и это, увы, моя вина! В хорошем обществе не любят несдержанных людей, а несдержанная девица может не рассчитывать на замужество!..

– Я и не рассчитываю, – тихо проговорила Онорина.

– Помолчите! Возьмите хоть немного власти над собой! – В тоне самой Анжелики прозвучали такие властность и строгость, что девушка не могла не замолкнуть…

Три путницы, усталые и недовольные собой, уже видели из окошек кареты наново отделанный дом Флоримона. Впрочем, этому жилищу более подошло бы название дворца… Анжелика досадовала на самое себя. Как же она отстала от жизни столичного света! Кто такая эта мадам де Ментенон? Впрочем, догадаться не так трудно! Фаворитка Его Величества!.. Расин… Когда-то Анжелика видела на сцене его пьесу, прекрасную, возвышенную драму о судьбе старинного испанского дворянина, для которого честь – превыше всего! Пьеса называлась «Сид»…

А покамест карета Анжелики приближалась к прекрасному жилищу графа де Пейрака, в трактире на почтовой станции раздался из комнаты наверху, куда вход был по деревянной лесенке, досадливый и несколько ослабевший молодой голос, звавший трактирщика. На физиономии этого последнего, отдававшего распоряжения на кухне, также отразилась досада, но все же он поторопился подняться по ступенькам. Молодой постоялец лежал на постели, подложив под голову руки, согнутые в локтях. Черты его лица, несколько изнуренного, отличались правильностью, карие глаза, несколько запавшие, были красивы, равно как и пряди прямых каштановых волос. Но в самом выражении этого лица явственно замечалось нечто необычайное, некая странная смесь вызова и напряженной работы мысли. Чуть вдающиеся скулы придавали этому молодому лицу слегка словно бы загадочное восточное выражение. Но это не было лицо араба или грека. И ничего итальянского или же польского не было в этом лице. Возможно было теряться в догадках, откуда родом странный незнакомец. В движениях и жестах его возможно было увидеть странную свободу. И эта свобода вызывалась не аристократическим происхождением, и уж тем более не деньгами, которых у молодого человека не было. Эта свобода вызывалась непонятной самоуглубленностью.

Трактирщик остановился в дверях.

– Деньги, которые тебе дали… – Юноша говорил брезгливо, равнодушно и как-то странно пугающе, хотя в голосе его не слышалось угрозы… – Возьмешь себе, что я должен, и за неделю вперед. Остальное тащи сюда…

Трактирщик забормотал было, что денег дано мало, совсем мало. Но юноша махнул рукой, будто отмахивался от мелкого назойливого насекомого, и повторил:

– Тащи, тащи…

Этот молодой голос производил, совершенно непонятно, почему, пугающее впечатление. Почему? Возможно, вследствие легких ноток бесшабашности… Трактирщик чертыхнулся за дверью, но деньги принес покорно. Юноша сел на постели и пересчитал принесенные деньги. Удивительно, но эта внезапная расчетливость не входила нимало в противоречие с его легкой бесшабашной небрежностью…

– Вот на то, что ты себе присвоил, пригласи лекаря, – произнес юноша. – Болит нога. Нет ли перелома, не знаю… – Он отвернулся к стене и замолчал, как будто ни в грош не ставил собеседника. А он его и не ставил ни в грош!..

Спустя час явился лекарь, осмотрел болящего, нашел ушиб затылка и вывих левой ноги. Прописал мазь и примочки. Трактирщик велел служанке приложить примочку к затылку постояльца. Похоже было на то, как будто все постоянные обитатели трактира побаивались смирного, в сущности, и явно бедного человека. Они тихими голосами переговаривались и переглядывалась меж собою, мечтая поскорее избавиться от него. Он же, несмотря на болезнь, поужинал и спокойно заснул. Впрочем, спустя неделю он был уже совсем здоров.

Урожденная мадемуазель Мари-Сесиль де Кагор приняла свою свекровь и золовку, проявив много такта и прекрасной учтивости. Онорина, проведшая детство в поселках Нового Света, среди людей незнатных и воспитанных совершенно попросту, дичилась и молчала. Анжелика поддерживала светскую беседу, затрачивая немало усилий и досадуя на свой старомодный наряд. Но Мари-Сесиль оставалась безупречной. После трапезы гостьям предложено было отдохнуть. Чистые, изящно убранные комнаты ждали их. Оставшись наедине со своей Севериной, Анжелика переговорила с ней, приказала узнать, кто теперь в Париже считается лучшей портнихой… Графиня де Пейрак желала снова одеваться по самой последней моде. К ужину возвратился молодой граф. За столом тактичная Мари-Сесиль обдуманно направляла беседу таким образом, чтобы незаметно осведомить свекровь о парижских новостях и нравах. Анжелика узнала, что мадам де Ментенон чрезвычайно умна, отличается удивительной тонкостью чувств и за эти качества чрезвычайно ценима Его Величеством! Анжелика поняла, что обстановка при дворе изменилась. Молодой Людовик, укреплявший абсолютную королевскую власть, недавний король-музыкант, король, обожавший музыку Люлли, исчез. Теперь Францией правил пожилой мужчина, подумывающий о душе и даже и о загробной жизни, почитывающий сочинения теологов, ученых богословов, обожающий мадам де Ментенон, интеллектуалку и любительницу чтения, серьезного чтения. За столом в доме юных супругов де Пейрак беседовали изящно, намекали тонко на различные обстоятельства, на которые и не следует указывать прямо. Поэтому, когда Флоримон внезапно заметил, что испанский император болен и эта болезнь, вероятно, приведет к большой европейской войне, Мари-Сесиль бросила на него взгляд, излучающий легкую укоризну. Флоримон пожал плечами, округлыми плечами цветущего молодого господина:

– Император не имеет наследников. Вероятнее всего, трон перейдет к нашему принцу Филиппу де Бурбону, внуку Его Величества. Вот тогда-то и начнется война! Против французов и испанцев непременно выступят и англичане, и голландцы, и австрийцы!..

– Ты говоришь о возможной войне с таким воодушевлением, – мягко, но осуждающе проговорила Мари-Сесиль.

– Мужчина должен быть воином! – Флоримон расправил плечи и с некоторой лихостью смотрел на женщин. Онорине он показался смешным. Она прыснула. Мари-Сесиль деликатно делала вид, будто не замечает невоспитанности юной золовки.

После ужина сын отправился в комнату матери. Начался доверительный разговор. Анжелика устроилась в глубоком штофном кресле. Флоримон сидел на софе.

– Эта мадам де Ментенон, должно быть, весьма продувная бестия? – произнесла Анжелика, поглядывая на сына с нескрываемой гордостью. – А ты хорош! Я горжусь тобой! Быть матерью взрослого сына, красивого и преуспевающего, – как это славно!

– Ты – мать троих сыновей и двух дочерей… – улыбнулся Флоримон.