Читать книгу "Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко"

* * *

Все трое вернулись на заходе солнца, волоча за собой лодку. Пока Ябто с сыновьями ловили ветер, люди в его доме отошли от утреннего оцепенения, и жизнь вернулась в обычное русло. Еда была готова и ждала мужчин, дымы привычно курились над верхушками чумов. Отец, не подавая вида, что вернулся с утренним позором, сел вместе с сыновьями в большом родительском чуме, и все трое набросились на мясо.

Широкий человек рвал оленину короткими сильными зубами, и даже тени печали не было на его лице — казалось, он просто радовался тому, что прошло то проклятое утро и проклятый день клонится к закату. К тому же уныние никогда не поглощало широкого человека дольше, чем на часть дня, — домашние знали об этом, поэтому не удивлялись, но и не говорили лишнего.

Когда Ябто, наевшись, вытер руки об волосы и, облегчая живот, отвалился на шкуры, лежавшие за его спиной, мать все же сказала глупое — спросила: «Где он сейчас, не знаешь?»

Сыновья замерли, но отец, продолжая лежать на спине и глядя куда-то в дымовое отверстие, ответил мирно:

— В тайге, где же ему быть. Набегается — вернется. Лишь бы не потерял пальму. Совсем новая.

Мать вздохнула и снова сказала глупое:

— Как он все это таскает за собой — такой маленький…

Но широкий человек опять пропустил слова жены мимо ушей, полежал еще немного, довольно рыгнул и рывком выпрямился.

— Идите к себе, — велел он сыновьям, и, повернувшись к жене, добавил: — Ложись сама, я скоро приду.

Он вышел из чума, с блаженным вздохом потянулся и пошел на край стойбища, где жил Кукла Человека. Широкий человек едва поместился в чуме, чуть ли не вдвое меньшем, чем его собственный. Старик сидел у очага, сидел ровно, как вбитый в землю кол. Глаза его были закрыты.

— Спишь, дедушка? — громко спросил Ябто.

— Нет, — тут же ответил старик. — Я давно не сплю. Много лет.

— Дивно, — деланно удивился широкий человек. — А мне все кажется, что ты постоянно спишь. Голоса не подаешь, глаза людям не показываешь. Почему? Не хочешь смотреть на то, что творится на свете?

— Все, что творится на свете, уже было со мной.

Здесь, при свете очага, Ябто вдруг увидел, что Кукла Человека прозрачен, как опавший осенний лист, сохранивший лишь тонкую частую сетку прожилок, на которых когда-то держалась плоть.

— Племянница твоя говорит, будто ты можешь видеть то, что будет. Это правда? — спросил он наконец.

— Хочешь пророчества?

— Хочу… если, конечно, жена не обманывает.

— Дурочка она, а ты слушаешь, — сказал Кукла Человека. — Зачем мне рассказывать будущее, когда ты сам его расскажешь. Никогда не показывался в моем чуме, а тут — пришел. Не иначе хочешь рассказать мне…

Ябто рассмеялся.

— Твоя правда, — и, уняв смех, продолжил: — Помирать тебе надо, дедушка. Теперь уж точно пора. Надоел ты мне.

— Сегодня надоел? — спросил старик, не открывая глаз. Морщины на его сомкнутых губах, нависших над провалом беззубого рта, задвигались, выдавая усмешку. Увидев ее, широкий человек отбросил добродушие, как надоевшую и уже не нужную ношу.

— Почему этот заморыш ушел? — прошипел Ябто. — Почему он ушел нынешней ночью? Ты все рассказал ему?

Сетка на губах старика двигалась, как живая, и это приводило широкого человека в бешенство, которое он пока старался сдерживать.

— Сегодня утром ты хотел прибить меня, — сказал Кукла Человека. — Почему не прибил?

— Если бы ты не открывал свой вонючий рот…

Но тот продолжал, не слушая гостя:

— Щелкнул бы своей палкой с ремнем, и не нужно было бы вести сейчас этот разговор. Ты глуп, Ябто, потому что врал своим рабам, что они сыновья. Рабы — отдельно, сыновья — отдельно. Рано или поздно каждый из них узнал бы, кто он есть на самом деле. В общем-то, они уже знают. Ёрш ничему не научил тебя?

Внезапно широкий человек потерял злость.

— Он поубивал бы здесь всех. Разве ты сам этого не знаешь?

Старик слегка качнулся назад.

— Родного сына можно отстегать постромками или твоей любимой палкой с ремнем, сына можно бить за каждую провинность, но не удалять от себя. А ты выбросил Ерша, как позорящую тебя вещь, спрятал так далеко, чтобы никто даже случайно не вернул ее тебе. Пусть Ёрш ничего не знает, но ты думаешь, он не догадывается, что не сын тебе? Догадывается, если, конечно, жив… А заморыш, уже стоял на краю, я только помог ему шагнуть. Что было бы, не сделай я этого? Ты знаешь?

Широкий человек молчал.

— Послушай, Ябто, — почти просящим голосом сказал старик. — Послушай меня, ведь я никогда ни о чем не просил тебя. Покажи мудрость, не ищи заморыша. Он слабый, он погибнет в тайге раньше, чем ты найдешь его, если будешь искать.

— А мое оружие?! — крикнул Ябто. — Кто мне вернет его? И когда узнают…

— Не вспоминай про оружие, — продолжал старик, — ты удачливый человек, найдешь себе лучшую пальму, и железную шапку, и кольчугу и сам склеишь себе лучший лук. И про позор не говори — ведь ты смелый и никогда не боялся позора. Вся беда, милый человек, что ты и сыновей от рабов толком не отличаешь…

После этих слов Ябто вскочил, будто кто-то из-под земли пнул его в зад — он едва не повалил низенький чум старика.

Гусь

Широкий человек происходил из юрацкого рода Ненянгов — людей Комара. Он родился, когда вереницы птиц уходили на полдень в сторону Саян, называемых иногда Райскими горами. Отец его сам мечтал побывать за вершинами, ограждающими страну вечного тепла. Однажды он подошел к ним совсем близко, видел белые наконечники скал, но идти дальше не хватило дерзости. В тот день, с завистью глядя на небесный аргиш, он пожелал, чтобы сыну его мечта далась так же легко, как этим птицам, и он сказал: «Его прозвище — Ябто», — что по-юрацки Гусь.

Родитель Ябто был небогат, наверное, даже беден, но тогда жилось легко: вражда между людьми притихла, родовая река давала не жирный, но изобильный улов, хозяева леса не помнили обид, гнали зверя в петли и на стрелы, и сын рос ввысь, а еще быстрее вширь.

Ему шел четвертый год, когда кто-то из дальних родичей приехал погостить в стойбище отца и, увидев маленького Ябто, подхватил его на руки.

— Как твое прозвище, толстяк?

— Гусь, — ответил отец.

— Гусь? — просиял родич. — А где твоя шея?

Шеи у Ябто не было совсем — большая голова с торчащими волосами-иглами крепко сидела между плечами.

Родич захохотал, вслед за ним засмеялся отец и сам Ябто. Он не понимал причины смеха, но запомнил его навсегда.

Потом, когда он стал охотиться, ловить рыбу, повторил семь шагов отца, и даже побывал в набеге, шея так и не выросла. И Ябто окончательно понял: отец дал ему такое прозвище, чтобы повеселить людей.