Читать книгу "Сохраняющая машина - Филип Киндред Дик"

— Даже дети превращаются в зверенышей, — сказал я. — Вы помните индийских детей-волчат? Никто не верил, что когда-то они были самыми обыкновенными детьми.

Лабиринт молча кивнул; он был крайне удручен, и по слишком понятной причине. Его первоначальная идея оказалась ошибочной, в корне ложной, и сейчас он увидел последствия этой ошибки. Да, музыка, превращенная в живых существ, может выжить, однако он не учел уроков Сада Эдемского: после того, как существо создано, оно начинает свою собственную жизнь, тварь перестает быть собственностью творца, он не может более формировать его и направлять в соответствии со своими желаниями. Бог должен был испытывать ту же самую печаль — и то же самое унижение, что и Лабиринт, когда бессильно наблюдал, как Его твари, и в частности человек, изменяются ради выживания. Выживание музыкальных существ утратило всякий смысл: созданные, чтобы защитить прекрасное от зверства внешнего, они озверели сами, внутренне. Доктор Лабиринт прервал на секунду свои поиски и поднял на меня полные муки глаза. Да, он обеспечил им выживание, но кому и зачем оно теперь нужно? Я попытался изобразить ободряющую улыбку, но он поспешно отвернулся.

— Ну стоит ли вам так убиваться? — сказал я. — По сути, вагнеровский зверь не так уж и переменился. Он ведь и прежде не отличался особой сдержанностью. Агрессивность всегда была одной из его главных…

Моя фраза осталась незаконченной. Доктор Лабиринт болезненно вскрикнул и вскочил на ноги, сжимая левой рукой правую.

— Что там такое? — воскликнул я, подбегая к содрогавшемуся от боли Лабиринту. Он жалобно протянул мне руку. — Что там такое? Что с вами?

Я перевернул маленькую, иссохшую ладонь. На ее тыльной стороне ярко краснели царапинки. Еле заметные в первый момент, они быстро, прямо на глазах, вспухали. Доктора ужалила, ужалила или укусила, какая-то ядовитая тварь. Я наклонился, внимательно всматриваясь в траву, и наугад потыкал палкой. Что-то шевельнулось. Из-под сухой ветки вынырнул небольшой золотистый шарик, негусто усеянный шипами; он торопливо покатился от меня, явно намереваясь улизнуть в кусты.

— Ловите же, ловите! — крикнул Лабиринт. — Быстрее! Я выхватил из кармана носовой платок и бросился в погоню, ни на секунду не забывая о шипах. Шарик отчаянно уворачивался, но в конце концов мне удалось закатать его в платок.

Лабиринт пораженно смотрел на недовольно шевелящийся узелок.

— Это просто не укладывается в голове, — вздохнул он. — Думаю, нам лучше вернуться домой.

— Так что же это такое?

— Одна из баховых букашек. Но она неузнаваемо изменилась…

Быстро темнело, так что, возвращаясь, мы не столько видели тропинку, сколько искали ее на ощупь. Теперь уже я отводил лезущие в лицо ветки, Лабиринт же уныло плелся позади, то и дело потирая пострадавшую руку.

В конце концов мы добрались до дома и поднялись по ступенькам на заднее крыльцо. Лабиринт отпер дверь и сразу же пошел на кухню. Здесь он включил свет и поспешил к раковине.

Я достал из буфета пустую банку и осторожно вытряхнул туда свою добычу. Золотистый шарик раздраженно заметался, и я счел за лучшее закрыть банку крышкой. На кухне повисло долгое молчание. Лабиринт дул на ужаленную руку, я сидел за столом и опасливо смотрел, как бахова букашка пытается найти выход из стеклянной тюрьмы.

— Ну и?… — сказал я наконец.

— С фактами не поспоришь. — Лабиринт закрыл воду и сел напротив меня. — Она претерпела некую метаморфозу. Первоначально у нее не было никаких колючек, тем более — ядовитых. Слава еще богу, что я проявил определенную осторожность, иначе все эти игры в Ноя могли бы плохо кончиться.

— Что вы имеете в виду?

— Я сделал их всех бесполыми. Они не могут производить потомство, второго поколения не будет. Эти мало-помалу вымрут, чем дело и кончится.

— Правду говоря, я очень рад, что такая мысль вовремя пришла вам в голлову.

— А вот интересно, — задумчиво пробормотал Лабиринт, — интересно, как она будет звучать теперь, в этом виде.

— Кто?

— Колючая сфера, бахова букашка. Это будет настоящей, критической проверкой. С помощью машины я могу снова преобразовать ее в ноты, вот тогда мы все и увидим. Как вы относитесь к такой идее?

— Тут уж не мне решать, доктор, а вам, — сказал я. — Только я бы на вашем месте не питал особо радужных надежд.

Лабиринт взял банку и решительно направился к крутой, ведущей вниз лестнице; я последовал за ним. В дальнем углу обширного подвала тускло поблескивала огромная металлическая колонна; со странным, близким к благоговению чувством я понял, что это и есть Сохраняющая машина.

— Так это, значит, она и есть, — сказал я.

— Да, это она и есть.

Лабиринт включил машину и начал ее настраивать. Через пару минут он взял банку, поднес ее к загрузочному бункеру, открыл и перевернул; бахова букашка неохотно упала в темнеющее отверстие, после чего Лабиринт задвинул заслонку бункера.

— Ну, поехали, — сказал он, щелкнув тумблером на панели управления, а затем скрестил руки на груди, и мы стали ждать.

Время тянулось мучительно долго, но в конце концов на панели вспыхнула красная лампочка. Доктор выключил машину, и мы снова замерли — ни он, ни я не решались посмотреть, что же в результате получилось.

— Ну так что? — спросил я, прерывая затянувшееся молчание. — Кто из нас самый смелый?

Лабиринт неохотно отодвинул заслонку, сунул руку в широкий лаз и извлек оттуда несколько листков с нотными знаками.

— Вот вам и результат, — сказал он, передавая листки мне. — Теперь мы пойдем наверх и попробуем это сыграть.

Мы поднялись по лестнице и прошли в музыкальную гостиную; Лабиринт сел за рояль, и я вернул ему изготовленные машиной ноты. Бегло их проглядев — и не выказав никаких чувств, — Лабиринт положил руки на клавиши.

Ни до, ни после этого случая мои уши не слышали звуков столь омерзительных. Эта дьявольская, извращенная музыка была лишена всякого смысла и значения; вернее сказать, она имела некое чуждое, бесчеловечное значение, которого в ней никак не должно было быть. Мне стоило огромных трудов убедить себя, что это было когда-то одной из фуг Баха, частью произведения в высшей степени упорядоченного и гармоничного.

— Вот мы со всем и разобрались, — печально улыбнулся Лабиринт; он встал из-за рояля, взял нотные листы и разорвал их в клочья.

Уже во дворе, подходя к своей машине, я сказал:

— Трудно сомневаться, что стремление к выживанию представляет собой силу много большую, чем любые человеческие идеалы. В сравнении с ней все наши обычаи и традиции выглядят малость жидковато.

— Да, — кивнул Лабиринт, — и ничего тут не поделаешь. Бессмысленно даже пытаться сохранить эти обычаи и традиции.

— Время покажет, — сказал я. — Этот подход оказался неудачным, но какой-нибудь другой может и сработать. Откуда нам знать, что уже завтра не появится что-нибудь такое, о чем сегодня мы и помыслить не можем?