Читать книгу "Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн"

Все говорили, мол, я потеряла маму, но ведь мама не потерялась. Просто ее больше нет, и сколько бы я ее ни искала — в другом городе, в другой стране, в Гномьих Пещерах или в Царстве Фей, — я ее не найду.

Мы больше никогда не поговорим, не посмеемся вместе. Не пойдем купаться в реку Люцарно. Не будем кататься по перилам, не станем дурачить Берту. Да мало ли что…

Когда слезы иссякли, я села. Платье спереди было уже не из черного шелка, а из бурой грязи. Как сказала бы Мэнди, я представляла собой роскошное зрелище.

Сколько прошло времени? Надо вернуться. Отец мне велел, и проклятие настырно тянуло меня послушаться.

За стеной из ветвей, окружавшей мое убежище, стоял принц Чармант и читал надпись на каком-то надгробии. Я впервые в жизни видела принца вблизи. Неужели он слышал мой рев?

Принц был всего на два года старше меня, но гораздо выше и стоял совсем как его отец — расставив ноги и сложив руки за спиной, будто на смотру, когда мимо шагала вся страна. И лицом он был похож на отца, хотя резкие черты Джеррольда во внешности сына проявлялись гораздо мягче. У обоих были рыжеватые кудри и смуглая кожа. Короля я вообще никогда не видела вблизи и не знала, есть ли у него на носу веснушки — редкость при таком цвете лица.

— Дальний родственник, — пояснил принц, показав на надгробие. — Никогда его не любил. А твою маму я любил. — Он двинулся обратно к ее могиле.

Надо ли мне идти за ним? Или мне полагается держаться от королевской особы на почтительном расстоянии?

Я пошла с ним рядом, — правда, между нами могла проехать карета. Принц подошел поближе. Тут я обнаружила, что он тоже плакал, только не падал, а потому не перемазался.

— Зови меня Чар, — вдруг сказал принц. — Меня все так называют.

Неужели и мне можно?! Мы пошли дальше, не говоря ни слова.

— Отец тоже называет меня Чар, — добавил принц.

Сам король!

— Благодарю вас, — сказала я.

— Спасибо тебе, Чар, — поправил принц. И продолжил: — Твоя мама умела меня насмешить. Один раз на приеме советник Томас произносил речь. Он говорил, а твоя мама вертела в руках салфетку. Я наблюдал за ней, пока твой отец не смял салфетку. В руках твоей мамы из салфетки получился профиль советника с открытым ртом и выпяченным подбородком. Ну точь-в-точь Томас, только голубенький и тряпичный. Пришлось остаться без обеда — надо было убежать куда-нибудь и как следует просмеяться.

Мы прошли уже полдороги. Начинался дождь. Вдали, у маминой могилы, маячила маленькая фигурка. Отец.

— Куда все делись? — спросила я Чара.

— Разошлись еще до того, как я отправился тебя искать, — ответил он. — Ты хотела, чтобы они тебя дождались? — встревоженно спросил он, словно ему пришло в голову, будто он должен был их задержать.

— Нет, конечно, я хотела, чтобы никто меня не ждал, — сказала я: вот было бы хорошо, если бы и отец ушел со всеми.

— Я все про тебя знаю, — объявил Чар еще через несколько шагов.

— Правда? Откуда?

— Наша кухарка встречается с вашей кухаркой на рынке. И перемывают нам кости. — Он покосился на меня. — А ты — ты много обо мне знаешь?

— Нет. — Мэнди никогда ничего не говорила. — А ты?

— А я знаю, что ты умеешь подражать чужим повадкам, прямо как леди Элеонора. Один раз ты передразнила вашего старшего лакея, так он сам не понял, ты это или он. Ты сочиняешь волшебные сказки и вечно все роняешь и обо все спотыкаешься. А однажды разбила целый сервиз.

— Я поскользнулась на льду!

— На колотом льду, который сама же и рассыпала. — Он засмеялся. И смех этот был добрый — не надо мной, а над смешной историей.

— Случайно! — возмутилась я. Но тоже улыбнулась — дрожащей улыбкой, ведь я совсем недавно плакала.

Мы дошли до отца, он поклонился:

— Благодарю вас, ваше высочество, что вы составили компанию моей дочери.

Чар поклонился в ответ.

— Пойдем, Элеонора, — сказал отец.

Элеонора… Меня в жизни не называли полным именем. Элеонора — это мама. И всегда будет мама.

— Элла. Я Элла, — сказала я.

— Ну, Элла так Элла. Пойдем, Элла.

Он еще раз поклонился принцу Чарманту и забрался в карету.

Мне пора было идти. Чар подсадил меня. Я не знала, как положено — дать ему руку или позволить поддержать под локоть. В итоге он взял меня выше локтя, а мне пришлось другой рукой схватиться за дверцу кареты, чтобы не упасть. А когда Чар закрыл дверцу, я подобрала юбку — и раздался громкий треск. Отец поморщился. Я посмотрела в окно и увидела, что Чар опять смеется. Поглядела на юбку — на шесть дюймов выше подола красовалась огромная дыра. Даже Берта нипочем не сумеет зашить ее так, чтобы не было видно.

Я отодвинулась подальше от отца. Он уставился в окно.

— Хорошо получилось. Весь Фрелл пришел — по крайней мере, все заметные люди, — проговорил он, словно речь шла не о маминых похоронах, а о бале или турнире.

— Ничего хорошего. Было ужасно, — буркнула я. Разве мамины похороны могут быть хорошими?

— Принц к тебе благоволит.

— Он любил маму.

— Твоя мать была красавица. — В его голосе прозвучало сожаление. — Печально, что ее больше нет.

Натан щелкнул кнутом, и карета тронулась.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда мы вернулись в усадьбу, отец приказал мне переодеться в чистое и поскорее возвращаться, чтобы встречать гостей с их соболезнованиями.

В моей комнате царили мир и покой. Все было в точности так, как до маминой смерти. Птички на покрывале резвились среди листвы в своем уютном вышитом мирке. На туалетном столике лежал мой дневник. Подруги детства — тряпичная кукла Флора и деревянная кукла Розамунда в платье с семью воланами — устроились в своей корзинке.

Я села на кровать, борясь с порывом тут же исполнить отцовский приказ, переодеться и бежать вниз. Мне страстно хотелось посидеть в привычной комнате на привычной кровати и хоть немного успокоиться, но в голове вертелось только одно: отец велел переодеться.

Как-то раз я подслушала, как Берта говорит Мэнди, что, мол, отец только с виду человек, а внутри у него прах пополам с монетами и еще здоровенный мозг.

Но Мэнди с ней не согласилась.

— Нет, он самый настоящий человек. Только люди могут быть такими самовлюбленными — не то что феи, гномы или эльфы.

Я сопротивлялась одеванию целых три минуты. Это была моя жестокая игра — пытаться разрушить чары, смотреть, сколько я смогу выстоять в борьбе с необходимостью исполнить приказ. В ушах у меня жужжало, пол накренился — я испугалась, что вот-вот свалюсь с кровати. Вцепилась в подушку — даже руки заболели, — словно подушка держала меня, словно якорь, и помогала не слушаться.