Читать книгу "Москаль - Михаил Попов"

— Было две. Теперь ни одной. И обе в Америке.

— Понятно.

— Вот и хорошо.

— А у меня — брат. Понимаешь? Настоящий брат. Я вот сейчас подумал, ведь я прожил свою жизнь за ним как за каменной стеной. Он старше меня на пять лет, мне всегда казалось, что он уже взрослый. Дядька. Все знает и умеет, да так и было. Меня никто не мог тронуть из шпаны, ни в Коврове, ни в Челябинске, где мы жили. Все знали, что я брат Мозгаля. А я этим пользовался, задирался с теми, кто чуть постарше, знал, знал, щенок, что за мною силища. И с армией мне повезло. Кольку забрали после института на год, и через полгода я попадаю в ту же часть. А у Кольки был уже авторитет, у него всегда и везде был авторитет. Когда он ездил командиром стройотряда, то завязал такие связи со строителями, что они не забыли его и в армии. Колька лег в госпиталь с гастритом, переговорил с начальником и пошел–поехал ремонт. Заменил котлы в варочном цеху на кухне, заасфальтировал территорию, переложил плитку во всех операционных. Его на руках носили, с материалами тогда был швах. Армия ведь стала разваливаться не при Ельцине. Уже тогда, в начале восьмидесятых, был всеобщий бардак и недопоставки. Командир полка был как председатель колхоза… так вот, Кольку носили на руках, и он, конечно же, тут же перевел меня из моего холодного танка во взвод госпитальной обслуги. Спирт, медички, библиотека…

Речь прервалась, и Елагин опять стал смотреть в круглый затылок Рыбака. «Почему на него так ополчился Кечин? Человек вообще–то уравновешенный, даже опасливый. Ну не поехал Роман Миронович лично в Киев с шефом, ну так и сам Елагин тоже не поехал. Дело не предвещало никаких осложнений, кроме, может быть, финансовых. С государственными людьми предстояла встреча, а не забивалась подозрительная стрелка. Стоп. А ведь и Кечина в Киеве не было. Заболел. Наверно, и правда заболел. И что же получается? Никого при шефе не оказалось в момент его исчезновения. Будто почувствовали что–то. А ведь по всем правилам корпоративного поведения должны были быть. Крысы с корабля. Как ни крути, выглядит все некрасиво. Ну ладно, я точно знаю, что не поехал неумышленно, имелись более проблемные, требующие личного моего участия ситуации в Москве. Ну так и Рыбак с Кечиным рассуждают сейчас так же. А между тем Аскольд Сергеевич томится на неведомых полтавских нарах. И хорошо, если именно так».

— Знаешь, Елагин, ты меня не зови Диром, ладно? Мы не привыкли. Отец назвал сынков своих именами легендарных русских князей. Батя у нас был начитанный и патриот. Колька в батю, все лучшее в бате. Это я как бы не из того же кореня. Боковой человек, слабый…

— А как вас звать?

— Митя или Дима. Вообще, все мои знакомые делятся на тех, кто зовет меня Дима, и тех, кто — Митя. Но имена — они же не просто так, они проступают, как ни замазывай. А еще у меня была кличка Коман–Дир. Но не пристала. Это братан мой командир, а я… Я почему давеча усомнился? В том, что мы Коляна, как бы это, обретем. Есть такая опера, «Аскольдова могила», и действие ее как раз в Киеве и происходит. — Елагин кашлянул. — Но теперь я спокоен, Полтава — это ведь не Киев, прочь оперные кошмары. Нет, правда, теперь мне легче. Это была бы жуть — Кольку потерять. Он же, понимаешь, всегда мне все прощал. Нет, я ему никогда не гадил, просто все на сторону глядел. В том смысле, что хотел сам реализоваться. На истфак пошел, то–сё. Ты что, думаешь — я просто так качу баллон на Украину? Нет, читывал книжки. И даже статейки писал. Диссертация почти готова. Украина просто обязана нас ненавидеть по всем законам развития исторических процессов. Бывшие провинции всегда воюют с бывшей метрополией. Или, по крайней мере, живут с вечным ядом в душе по отношению к ней. Тебе неинтересно?

— Интересно.

— Америка воюет с Англией, Польша с Россией… Короче, я тут спец. Но что с того? Наука не кормит, чистая мысль не оплачивается. Надо, чтобы она прошла через бетон или хотя бы печатный станок. А я был гордый. Колька уже капитал сколотил. В Когалыме что–то строил, а потом и не в Когалыме. Я нищенствовал, а он строил. Деньги предлагал — всегда, сколько хочешь. Красиво, по–братски. А у меня жена, сын. Жену надо учить, сына одевать. Но я рассуждал так: даст Бог день, даст и пищу. И казалось, был прав, каналья. Мы не умирали с голоду и в тряпье не ходили. Но знаешь, что выяснилось совсем недавно? Знаешь, Елагин?

— Нет, конечно.

— Оказывается, Колька и тут сумел надо мной подняться. Все время, пока я сидел у себя в музее, на кафедре водку пил и шумно мечтал, он тихо подбрасывал денежку Светке. Не так много, но чтобы на все хватало. Я случайно узнал. Он все сделал так, что не подкопаешься. Не хотел ранить. Самолюбие мое уважал и самолюбование прощал. Я ведь почти открыто намекал ему: ты, мол, пигмей приземленный, хотя и на «ауди», а я — человек духа и интеллектуального полета. А вышло, что все мои штаны, все мои книжки куплены на его пигмейские деньги — что он на стройке своровал! потому что на стройке нельзя не воровать. Он деликатно оберегал мои чувства, а я, как узнал, даже разрыдался. Вот, думаю, брат так брат.

Джип вышел на дрянной участок дороги, и машину затрясло мелкой дрожью. Рыбак очнулся. Елагин впился ему взглядом в затылок. Не обернулся.

— Я рыдал как ребенок. Родной брат, родной брат… Тебе этого не понять.

Машину так трясло, что Елагин потерял нить пьяного рассуждения «наследника». Когда относительно ровное движение восстановилось, начальник службы безопасности глянул влево от себя, чтобы проверить — почему там тихо. Оказалось, Дир Сергеевич приложился к горлышку коньячной фляжки.

— Пр–рошу пр–рощения! — негромко прорычал Елагин, выворачивая из рук временного шефа вредную стекляшку. — И как только она сюда попала! Уже пустая!

Дир Сергеевич удовлетворенно отвалился на спинку сиденья.

— Тоскующий пьет до дна! — провозгласил он, и через несколько секунд из него полилась новая речь, опять антиукраинская. Мысли были всё не новые, можно было подумать, что аргументы он почерпнул как раз из контрабандного коньяка.

— Заметь себе, заметь, они всегда были таковы, они шарахались туда–сюда между двумя господами. С одной стороны — Москва, с другой — какой–нибудь очередной Запад. Еще Даниил Галицкий тот же, он ведь был католик, фактически король европейского типа, родственник Бэлы, но, однако же, и на киевском столе посидел, в русских великих князьях.

Елагин недоверчиво покосился в сторону говоруна.

— Какой еще Бэлы?

Дир Сергеевич противно хихикнул.

— Нет–нет–нет, это не то, что ты подумал, не Лермонтов, это король, король венгерский.

Начальник службы безопасности не стал говорить ему, что он думал не про Лермонтова, а про знаменитую бандершу из Измайлова, хозяйку пяти–шести нелегальных борделей Железную Бэлу. Такой был момент, что не до классики.

— И потом все было то же и так же. Вот у нас почитают Богдана и ненавидят Мазепу, а почему, собственно? Оба по натуре предатели. Мазепа стакнулся с Карлом шведским Двенадцатым, тайная переписка, то–сё, так наш Переяславский любимчик, сразу после знаменитой Рады, списался с таким же Карлом, только номер другой. И все на ту же тему — как бы Москву обмануть, на другую службу перебежать. Просто тайное стало явным чуть–чуть не вовремя. А до шведов были поляки, а после шведов — фюрер. Украины самой по себе никогда не было, и, главное, быть не может: хохол — всегда чей–то холоп! И не видит в этом ни горя, ни греха — лишь бы сытнее да безопаснее!