Читать книгу "Естественное убийство-3. Виноватые - Татьяна Соломатина"

– Весь район обегала, – тихо прошипела Ритка, боясь зайтись в истерике. Она не любила истерик. Слишком часто Светка устраивала истерики. Марго-Рита не понимала и боялась истерик. Она считала истерики бессмысленными, не формулируя свои чувства подобным образом. Как ничего не формулируя, всё чувствует собака.

– Понятно! – сдавленно прорычал отец. Именно прорычал, хотя не было в этом рыке ни одной буквы «р».

Через полчаса он вышел из дому, прицепив к культе ненавидимый им протез, причинявший ему немыслимые страдания. Обычно отец ходил с костылями и рядом с уцелевшей длиной ногой болталась подкрученная пустая брючина. Но сейчас надел протез. Протез и свой единственный приличный, ещё довоенный костюм. И, не сказав ни слова, вышел из дому. Ритка смотрела в окно на отцовскую спину. То, что папа вышел куда-то из дому на протезе и в костюме, очень напугало её. Она знала, какое у него сейчас лицо – хмурое, недоброе и мучительно кривящееся при каждом шаге.

Он вернулся поздно вечером и долго сидел на кухоньке, о чём-то зло переругиваясь с матерью. Ритка не спала, а только делала вид, снова и снова думая о том, что завтра ещё раз обойдёт весь район. И даже весь городишко, от «железки» до переезда, если потребуется. И обязательно найдёт Кубика. Она не понимала, о чём ругаются мать с отцом. Они почти всё время ругались. Это изначально было частью её жизни – и значит, было нормально. Странно, но она знала, что постоянно скандалившие мать с отцом на самом деле очень любят друг друга. Мать любит отца немножко сильнее, чем он её. Но отец тоже любит мать. Ритка это знала, и ей этого знания было достаточно без дополнительных объяснений. Объяснения – это доказательство. Как в теореме. В доказательстве теорем Ритка всю школьную жизнь путалась, сколько ни зубрила. Совершенно непонятно, зачем и кому пришло в голову эти дурацкие теоремы не только выдумывать, но ещё и доказывать! Доказывать выдумки – в этом деле были сильны главная красавица класса и старшая сестра Светка, но никак не Марго-Рита. Вот аксиому она ещё могла худо-бедно заучить наизусть, аксиомы были не так мучительны, как теоремы. И вообще аксиомы – это то, что знаешь откуда-то сразу. Вот как про любовь матери и отца. Сразу всё знаешь про любовь – и этого достаточно. Потому Ритка не прислушивалась, а лежала наедине со своими мыслями о Кубике и только раз отвлеклась на слишком резкое и громкое отцовское «убью!». Это не напугало Ритку. Отец часто говорил матери: «Убью!» – но ещё ни разу не убил. Так что девочка снова задумалась о своём горе. И странное ощущение посетило Марго-Риту… Попроси кто её сформулировать – она бы и не поняла, чего от неё хотят. Она и слова-то такого не знала – «сформулировать». Очередную треклятую формулу на доске мелом нацарапать, мучительно копаясь в памяти и сгорая от стеснения под снисходительным взглядом учительницы и насмешливое хмыканье главной красавицы (да ещё и умницы!) класса? Но тогда, ночью, маленькая Рита, пребывая в страшной тревоге, вдруг ощутила, что человек чаще счастлив, чем несчастлив. Разве это не счастье – играть со щенком? Но когда ты играешь со щенком, ты просто играешь со щенком, не понимая того, что это – счастье. А когда щенок пропадает, ты несчастлив. И понимаешь это. Поэтому отныне она, Маргарита, играя со щенком, будет так же сильно радоваться, как теперь, когда он пропал, грустит. И счастья в её жизни будет куда больше, чем несчастья. Девочка решила всегда радоваться всему хорошему или даже просто неплохому. Приняла решение понимать счастье. И стараться не грустить, пока не сделано всё для того, чтобы плохое или нехорошее было исправлено. И надо отдать ей должное: всю свою взрослую жизнь она так и поступала.

Но тогда, несмотря на снизошедшее ощущение, ей всё равно было очень плохо, и очень горько, и ещё – очень обидно. Даже взрослые люди частенько ведут себя, как дети. Что уж говорить о маленькой девочке?.. «Неужели Кубик меня бросил?» – думала она примерно один раз на сотню мыслей о том, что́ с ним и как он, куда он мог деться, её ненаглядный Кубик. Детское горе настолько же сильнее взрослого, насколько огромнее для детей мир, зеленее трава, выше дома и деревья. Картонная коробка силой детской фантазии преображается в замок со сводами, огромными залами и населяется рыцарями и прекрасными дамами. О том, что такое для ребёнка потеря любимого и любящего щенка, лучше даже не представлять. Впрочем, любой «недоумок-врач» скажет – и скажет правду: ампутация конечности в детском возрасте не вызывает адских фантомных болей впоследствии. Потому что память нервных окончаний детская же, короткая. Нет долгого опыта – нет знаний. Нет знаний – нет печали. Только что-то такое… болезненно неуловимое, восприятие себя «не таким», но без мук осознания. Без преисподней ясного понимания потери.

На следующий день отец застрелил соседа.

Пришёл к соседу. Застрелил его из охотничьего ружья. Перезарядил. И сам застрелился. Вернувшаяся с работы жена соседа подняла заполошный вой. Пока бегали до телефона, пока вызывали милицию. Милиция констатировала факт бытовухи. По пьянке. Никто не виноват. В смысле, из оставшихся в живых. И чего они не поделили? Нервные они, эти послевоенные инвалиды. Подумаешь, у одного левой ноги нет, у другого – правой. Маресьев вон без двух ног вальсирует, а эти… Ни силы, ни воли. Тьфу, одним словом. Забот, что ли, у милиции мало? Их, покойничков, дело. Закопанное. Похороненное.

Улица, район, да и весь городок шумели: рядили, гадали, сплетничали. На это времени и сил у людей всегда с запасом. Даже когда нечего есть и портков на всю семью не хватает. Любопытство – один из главных человеческих пороков. Животных, вроде собак, впрочем, тоже. А и действительно, как тут не интересничать? Чего вдруг? Прежде-то у соседей были вполне мирные отношения. Здоровались. Соль-спички-дрова. Выпивали иногда вместе. Особенно на День Победы и всякие прочие красные дни календаря. И вдруг – на тебе! Не иначе – допились. Соседка показала, что отец Риткин заходил накануне. Чего-то с мужем её пил-рядил. Поскандалил немного. О чём? Она не слышала. Мужики часто спорили. Особенно после третьего стакана самогона. Потому что у соседа ордена-медали были, а у Риткиного отца – нет. Штрафбат. В общем, кто больше герой войны. Потом всегда мирились. Никто и внимания давно не обращал.

Соседи были пришлые. Из Архангельска. Риткин отец тутошний, от веку подмосковный. Вдовы ещё и в день похорон страшно пособачились. Риткина мать интересовалась, откуда у соседки вечером, в канун стрельбы, было мясное жаркое, что Риткин отец жрать отказался. И о чём говорили мой с твоим, разве не припоминаешь, сучка?! Так откуда, если мяса сейчас днём с огнём во всей области не достать? И не её ли, соседкин, мужик, не раз и не два останавливаясь у их калитки, рассказывал, как у них на Севере вкусно собак приготовляют, поглядывая на дочкиного округлившегося щенка, весь исходя слюной?

Баб разливали водой.

Светка проорала Ритке, что отец из-за неё стал убийцей и сам себя убил. А это – смертный грех и теперь из-за Ритки гореть папке в аду! В каком аду? Нет ада и рая, это всем октябрятам, пионерам и комсомольцам известно. Нет, потому что бога нет. И ещё Светка кричала Ритке: «Будь ты проклята!»

Брат Петька дал Светке пощёчину, после чего она долго рыдала, демонстративно прижимая к полыхающей ланите алюминиевую кружку.