Читать книгу "Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон"

— Да я б так и сделал… Только мы ведь с ним жили в одной гостинице.

— Знакомый? — Тон Берко смягчается.

— Да нет… Видел пару раз.

Ландсман отводит взгляд от трупа, застывшего на гостиничной койке. Иногда в сердце его закрадывается жалость к жертвам. С которой приходится бороться.

— Ладно, возвращайся в постельку. Завтра побеседуем. Извини за беспокойство. Спокойной ночи. Извинись за меня перед Эстер-Малке.

— Меир, ты в порядке? Что стряслось? — волнуется Берко.

В последние месяцы Ландсману случалось беспокоить коллегу в не слишком удобные для звонков часы суток, а Шемецу — выслушивать его не вполне связные излияния. Два года назад распался брак Ландсмана, а в прошлом апреле его младшая сестра направила свой «пайпер суперкаб» в склон горы Дункельблюм, повыше кустарников. Но Ландсман думает не о позоре своего развода, не о смерти Наоми. Он представляет себе неряшливый холл «Заменгофа» и себя самого, сидящего на диване некогда белого цвета. Он играет в шахматы с Эмануилом Ласкером… или как его там в действительности звали… Они озаряют друг друга меркнущим светом своим, прислушиваются к звону разбивающегося в душах стекла… То, что Ландсман шахмат терпеть не может, ничуть не убавляет идиллической сусальности воображаемой сцены.

— Парень в шахматы играл, Берко. А я и не знал. Только и всего.

— Слушай, я тебя умоляю. Только не зарыдай.

— Да нет, я в порядке. Спокойной ночи.

Ландсман позвонил дежурному по управлению и зарегистрировал дело Ласкера на себя. В конце концов, лишний «глухарь» ему погоды не делает, при его-то рекордной раскрываемости. Да и какая теперь разница! С первого января федеральный округ Ситка, кривая загогулина береговой линии вдоль западных оконечностей островов Баранова и Чичагова, перейдет под юрисдикцию штата Аляска. Управление полиции округа, которому детектив Ландсман два десятка лет служил верой и правдой, шкурой и душою, будет расформировано… реорганизовано… Кто знает, понадобятся ли новому руководству Меир Ландсман и Берко Шемец? Темна водица во облацех, ясно лишь, что грядет Реверсия, и потому странное дело нынче — быть евреем.

2

Ожидая патрульного латке, Ландсман побеспокоил постояльцев. Вследствие вечернего часа постояльцы по большей части отсутствовали — телом либо душою. По результатам полученных от них сведений Ландсман решил, что с тем же успехом мог ломиться и в двери школы Гиршковица для глухих. Население отеля — сумасбродная, конвульсивная, вонючая, чокнутая жидовская лавочка, но никто из всего этого «штейтля» не выглядит иначе, чем в любой другой вечер. И никто из них не кажется Ландсману способным хладнокровно всадить пулю в затылок ближнего своего, отправить его туда, откуда не возвращаются.

— Зря только трачу время с этими жвачными парнокопытными… — жалуется Ландсман Тененбойму с нескрываемым оттенком упрека. — А ты уверен, что ничего экстраординарного не заметил? — Этот вопрос звучит прямым обвинением. — Так-таки все как обычно?

— Извините, детектив…

— Ты тоже бугай, Тененбойм. Крупный рогатый.

— Я молчу.

— Служебный выход?

— Служебный — он и есть служебный. Поставщики, посыльные, торговцы… Там сигнализация. Я бы услышал.

Ландсман заставляет Тененбойма вызвонить дневного портье и администратора выходного дня, поднять обоих из постелей. Эти господа повторяют то же, что уже высказал Тененбойм. Насколько им известно, никто покойника не беспокоил в бытность его живым. Ни гостей, ни друзей, ни даже посыльного из «Жемчужины Манилы». В этом отношении он переплюнул даже Ландсмана, которого иной раз навещали из «Ромеля» с бумажными пакетами лумпии.

— Проверю крышу, — решает Ландсман. — Никого не выпускай, дай мне знать, когда наконец соизволит появиться латке.

До восьмого этажа Ландсман поднимается в «элеваторо». Далее топает по бетонной лестнице со ступенями, кромки которых укрепляют стальные уголки, вылезает на кровлю. Обходит по периметру, любуется крышей «Блэкпула» через Макс-Нордау-стрит. Выглядывает вниз через северный, восточный, южный карнизы, кидает взгляд на малоэтажные постройки далеко внизу. Ночь над Ситкой отсвечивает оранжевой дымкой, скомпонованной из тумана и света, наполненных парами натрия уличных светильников. Ночь цвета лука, поджаренного на курином жире. Огни еврейской территории от склона горы Эджкамб на западе, семьдесят два острова Зунда, через Шварцн-Ям, мыс Халибут, Южную Ситку, Нахтазиль, через Гарькавы и Унтерштат и далее теряются в гряде Баранова. На острове Ойсштеллюнг, на кончике Сэйфти-Пин мигает маяк — единственное напоминание о Всемирной выставке — предостерегающе грозит световым пальцем самолетам и евреям. Воняет рыбьей гнилью с консервных фабрик, жиром с жаровен «Жемчужины Манилы», выхлопами такси, ядовитым букетом свежевызревших фетровых шляп с войлочного производства Гринспуна в двух кварталах от отеля.

— Чудно там, наверху, — соблазняет Ландсман Тененбойма, вернувшись в прокуренный холл гостиницы с пожелтевшими просиженными диванами, исцарапанными стульями и столами, за которыми постояльцы изредка убивают час-другой, а то и целый вечер, играя в пинокл. — Почаще надо туда лазить.

— А как насчет подвала? — справляется Тененбойм. — Внизу тоже посмотрите?

— Подвал… А как же! — уверенно кивает Ландсман, преодолевая отвращение к спуску в подземелье. — Непременно!

Ландсман крутой детектив, риска не сторонится. Отважным его называют, а также чокнутым, «момзером», стебанутым сукиным сыном… Мало ли как еще его называют. Он преследовал подозреваемых под пулями уличных перестрелок, в медвежьей глуши, в горах, в городских толпах, в горящих домах, справлялся со змеями и с собаками, натасканными за запах копов. Когда не справлялся, действовал, не обращая на них внимания. Но, когда ему случается попасть в темное, ограниченное со всех сторон пространство, какая-то существенная часть Меира Ландсмана содрогается. Знает об этом лишь его бывшая жена. Детектив Ландсман боится темноты.

— Пойти с вами? — предлагает Тененбойм с показной готовностью. Кто его знает, что может скрываться в голове такой старой рыночной торговки, как Тененбойм.

— Нет-нет! — с горячностью рыночного покупателя отказывается Ландсман. — Фонарик только выдай, черти бы его драли…

Из подвала несет камфарой, соляркой, скопившейся за десятилетия пылью веков. Ландсман дергает за шнурок выключателя. Вспыхивает одинокая лампочка без колпака. Как в холодную воду, Ландсман осторожно спускается в подземелье.

Первое на его пути помещение — кладовая забытых вещей. На стенах множество крюков, полки, гнезда, принявшие за долгие годы множество всевозможного барахла. Непарные башмаки, мужские и женские; меховые шапки, геликон, скатанный в рулон воздушный шар. Коллекция парафиновых цилиндров с записями полного репертуара стамбульского оркестра «Орфеон». Топор дровосека, два велосипеда, вставная челюсть в стакане (стакан — собственность отеля). Парики, трости, зонты и зонтики, стеклянный глаз, пластмассовые руки, забытые продавцом манекенов. Молитвенники, молитвенные шали в бархатных сумочках на молнии, экзотический идол с телом жирного младенца и слоновьей головой… Один деревянный ящик из-под напитков заполнен ключами, другой — кучей парикмахерских принадлежностей, в числе которых щипцы для завивки как кудрей, так и ресниц. Семейные фотопортреты в рамках. Таинственная резиновая загогулина, которая могла бы оказаться сексуальной игрушкой, контрацептивным прибором либо патентованной деталью женского корсета. Какой-то рассеянный еврей оставил для этого музея даже чучело куницы с хищно блестящими стеклянными глазами.